Последний рубеж

Шатилов, по-прежнему тая хитрую усмешечку в сощуренных глазах, и без того маленьких, заговорил о том, что в гражданской войне все идет не по правилам: и сражения не так происходят, как в обычной войне, и поведение людей не то, и все вообще не то. В старой, царской России такие, как Уваров, были на своем месте, и что бы они ни творили, никто не воспринимал это как нечто анекдотичное. И хотя, скажем, у Гоголя и у Щедрина показывались комические городничие и тупоголовые помпадуры, верха состояли все-таки из людей умных и толковых. А сейчас все вышиблено из колеи и никто ничего не понимает в происходящем.

— Поглупел наш дворянский класс, — вывел из всего сказанного Шатилов. — Все мы выдохлись, разложились и ни на что не годны.

Врангель, выслушав эти грустные слова, повертел головой, как всегда делал, когда с чем-то не соглашался, посмотрел сверху вниз на своего малорослого начальника штаба и сказал:

— Нельзя так отзываться о дворянах. Мы сами с вами дворяне, друг мой.

Поглядев снова на своего начальника штаба, Врангель увидел, что тот кивает.

— Вот то-то же, — продолжал барон, тоже удовлетворенно кивнув. — Лично я глубоко верю, что наш класс еще может возродиться, только не в старом, а новом качестве. Посмотрите на Германию, Восточную Пруссию. Кто там служит первой опорой их Генштаба и всей их военной мощи? Помещики. Но в отличие от наших русских собакевичей и плюшкиных это культурные юнкеры-латифундисты, они умеют заинтересовывать и ладить с немецким крестьянством.

Тут барон сам себя оборвал, сказав:

— Нам еще об этом рано говорить, но кое-что я в ближайшем времени предприму. Я готовлю закон о земле.

— Вот как? — не без удивления проговорил Шатилов. — А что же вы можете пообещать крестьянам?

— А вот скоро увидите.

У Шатилова странно заблестели глаза, и он не удержался от замечания:

— Но если вы пообещаете мужикам землю, от нас отвернется офицерство наше. А без офицерства мы никто и ничто!

Разговор пошел в открытую, и Врангель тоже уже не смог удержаться и, вертя длинной шеей, стал повышенным тоном доказывать, что мало иметь хорошие офицерские кадры, — кроме них, нужна и солдатская масса, она берется из крестьянства. А в России, где почти все население состоит из мужиков, черпать для армии живую силу можно только при том условии, если будешь с ними ладить.

— Всякая власть держится на подпирающих ее живых силах, — говорил барон. — Это всем известная истина, друг мой.

— Я в политике мало разбираюсь, — уступил Шатилов. — Но как это вы дадите крестьянам землю?

Врангель с усмешкой пожал плечами:

— Друг мой! Во-первых, я ведь пока еще не землю им дам, а только обещание. А во-вторых, не беспокойтесь, мои гражданские помощники найдут способ, чтоб и овцы были целы, и волки сыты. А пока что я поручил одному борзописцу из здешней газетной братии написать статью, так сказать, в виде пробного шара. Завтра утром вы ее прочтете.

Как видим, Врангель не забыл совета де Робека и действовал.

Среди людей, окружавших его предшественника, генерала Деникина, шел слух, что, уходя со своего высокого поста, Деникин с грустью повторил известную фразу из римского поэта Виргилия: «Я сделал что мог, кто может лучше, пусть сделает». Вот Врангель, естественно, стремился сделать лучше. А что из этого получится, еще посмотрим.

В Севастополе по утрам выходило несколько газет да еще была одна вечерняя. Где добывали бумагу и средства их издатели, не понять; было известно, впрочем, что газете «Заря России» сам верховный правитель и главнокомандующий оказывает поддержку.

Вот в этой-то газете на другой день после разговора барона с Шатиловым о дворянстве, офицерстве, прусских юнкерах и земельном законе появилась статья, из которой мы ввиду ее большого интереса позволим себе привести кое-какие выдержки.

Генерал Шатилов в это утро был очень занят срочной штабной работой, но и он урвал несколько минут, чтобы эту статью прочесть.

Начиналась она так:

«Известно древнее сказание о том, как в Фивах появилось дикое чудовище получеловека, полуживотного — «Сфинкс».

«Сфинкс» всем загадывал свою загадку и беспощадно истреблял тех, кто не мог ее разгадать. Только мудрый Эдип укротил буйство «Сфинкса», разгадав его загадку, и тем спас государство от гибели, а сам сделался царем.

Эта история неизбежно вспоминается, когда путешествуешь по развалинам русской Фивиады.

Тургенев назвал русского крестьянина «Сфинксом». Но русский «Сфинкс» до сих пор не находил своего Эдипа. Наша народническая, идолопоклонствующая интеллигенция, ослепленная своей мещанской идеей, преломленной сквозь призму интернационализма, долгое время думала, что наш народ таит в себе какую-то глубочайшую тайную истину — загадку. И, де, стоит только снять с наших мужиков железный «намордник», как он тотчас разомкнет свои уста и скажет такое «богоносное» слово, от которого ахнет весь мир, удивится «гнилой Запад» и обретет в этом слове путь окончательного спасения.