Последний рубеж

Дениза легким шагом вступила в опочивальню замка Шатору – она надеялась, что сопровождаемый ею гость разгонит темное облако, нависшее над их жизнями после смерти Ричарда. Она верила, что со временем Бог исцелит боль, но пока рана Андре оставалась открытой, и она не могла без содрогания смотреть на нее.

Андре правил меч на точильном камне и не поднял взгляд на звук открывшейся двери. Казалось, его природное любопытство угасло, остались только апатия и равнодушие.

– У тебя гость, – сказала она, – только что прискакал сэр Морган ап Ранульф. Могу я его пригласить?

Она воспрянула духом, когда муж кивнул в ответ, но Андре оставался сосредоточен на доводке клинка и не отложил оружия, пока Дениза не провела в комнату Моргана.

– Я пришлю к вам слугу с вином, – сказала женщина, и в ответ получила только рассеянный кивок.

Морган опустился на оконное сиденье рядом с Андре.

– Я приехал с тобой попрощаться. В королевстве Джона для меня места нет.

– Что, не рвешься служить своему новому королю?

Морган безрадостно улыбнулся – сарказм Андре выдавал его чувства, как иного выдавали бы слезы.

– Джон не мой король, и никогда моим королем не будет.

– Куда же ты едешь, Морган? Должно быть, обратно в Уэльс?

– Нет. Там для меня тоже нет места нет. Уже нет. Отец оставил свои валлийские земли брату, а английские поместья – мне. Я их продаю, как и нормандские, пожалованные мне Ричардом. И как только с этим покончу, мы с Мариам отправимся на Сицилию.

В темных глазах Андре блеснули первые искорки интереса.

– Рад за тебя, кузен, – ответил он, хотя по-настоящему кровной родней они не были, поскольку Андре был связан с Ричардом через Алиенору, а Морган через Генриха. – Желаю тебе добра и удачи. Полагаю, в конце концов ты услышишь, что Джон теряет империю, которая была делом жизни его отца, и защищая которую погиб Ричард. Но хотя бы смотреть на это тебе не придется. А мне остается только надеяться, что этого не случится, пока жива его мать.

Морган не оспаривал мрачного прогноза Андре, поскольку сам его разделял. Его сердце болело за друга – земли Андре и Денизы находились в Берри, а это значило, что ему придется сделать выбор между цикутой или аконитом, иными словами: приносить оммаж либо Джону, либо Филиппу. В октябре он признал французского короля своим сюзереном, а Морган знал, что Андре предпочел бы поклясться самому Люциферу. Он не стал выражать сочувствия, понимая, что Шовиньи не ждет этого и не желает.

– Арна я забираю с собой, – заявил вместо этого Морган. – Ему тоже нужно начать все с начала.

Это вызвало у Андре первую настоящую улыбку.

– Как я рад это слышать. – Он сделал усилие, стараясь стряхнуть апатию, ведь был столь многим обязан Моргану. – Оставайся на ночь, мы найдем, о чем поспорить за ужином. Но завтра – забирай свою женщину, Арна и не оглядывайся назад, Морган. Мир, который мы с тобой знали, умер под Шалю.

* * *

В день возвращения Алиеноры над аббатством Фонтевро висел мерцающий серый туман с зимней моросью. Ее свита разместилась в своих апартаментах на территории аббатства, а саму Алиенору тепло приняли аббатиса Матильда, приоресса Алисия и ее внучка Алиса, теперь монахиня. Они выразили ей соболезнования о смерти дочери, сказав, что желание леди Джоанны принять святые обеты на смертном одре они приняли как великую честь для их ордена.

Алиенора склонила голову:

– Это принесло облегчение в последние ее часы.

Больше она ничего не говорила, как и они. Больно было смотреть на ее горе, но оно укрывалось за щитом яростной гордости, не допускавшей вопросов и сожалений. Когда они сказали, как рады ее возвращению в аббатство, королева снова склонила голову.

– Сожалею, что не могу остаться надолго. После Рождества мой сын встречается с королем Франции в надежде заключить продолжительный мир при помощи брака сына Филиппа с моей внучкой, и я согласилась съездить за ней в Кастилию.

Если у государыни имелись какие-либо сомнения относительно такого долгого и опасного зимнего путешествия через Пиренеи в преклонном возрасте, она ничем их не выдала, и монахини поняли, что им тоже лучше не высказывать собственных опасений. Вместо этого они выразили удовольствие тем, что ее внучка должна когда-нибудь стать королевой Франции.

«Благодарение Всевышнему за то, что Филипп так запутался в паутине собственных отношений, разрываясь между нежеланной королевой и любовницей, которую не признает Церковь», – подумала Алиенора. Ей трудно было согласиться на брак между ребенком своей дочери и человеком, которому она бы и пса не доверила. О двенадцатилетнем Людовике известно было мало, но, по крайней мере, это сын, а не его отец. Конечно, королева не делилась с монахинями этими размышлениями и вторила их любезным пожеланиям, что этот брак, быть может, положит конец войне. Алиенора знала – долгосрочный мир между двумя королевствами невозможен до тех пор, пока Филипп Капет не испустит последний вздох.

Вскоре она поднялась, и прежде чем удалиться в свои покои, выразила желание посетить церковь. Помедлив у двери, королева сказала: