Последний рубеж

Вызвав бригаду на координаты уже запеленгованного системой сигнала, полковник отключился и сунул коммуникатор в карман, а пистолет, по-ковбойски крутанув на указательном пальце, — в кобуру. Потом стряхнул с рукава сюртука отсутствующую пыль и со спокойной душой, не оглядываясь на стоны и проклятия, направился допивать свое холодное темное пиво.

Девушка подошла к нему сама. Преодолевая некоторую неловкость, кивнула на пустующий стул:

— Можно?

Харднетт обошел стол, снял со стула плащ и отодвинул:

— Прошу.

Устроившись, она горячо поблагодарила:

— Спасибо вам!

— За что? — спросил Харднетт, сделав невинные глаза.

— За то, что избавили меня от этих… — Она потеребила воздух холеными пальчиками, не зная, как окрестить пристававших к ней логоцомцев. — Ну, от этих… Ну, в общем, вы понимаете.

Харднетт кивнул и сказал:

— За честь.

— Они не вернутся?

— Полагаю, нет. Одного я окоротил. У другого — срочные дела.

— Это радует. Меня, кстати, зовут Эльвира. А вас?

— Меня? — переспросил Харднетт, чтоб оттянуть ответ, и соврал: — Меня — Влад.

— Приятно познакомиться.

— Мне тоже. Что-нибудь заказать?

— Если можно, «Два Дэ».

— Можно.

Харднетт подозвал гарсона и сделал заказ: порцию коктейля «Девочка Дрянь» для нее и еще одно пиво для себя.

— А вы здесь часто бываете? — спросила Эльвира, доставая сигарету.

Харднетт чиркнул зажигалкой:

— Реже, чем хотел бы.

— Ясно… — Она прикурила от его огонька. — А вы, Влад, наверное, полицейский, да?

Пришла пора улыбнуться, что полковник незамедлительно и сделал.

— С чего это вы взяли, что я коп?

Она пожала плечами:

— Да так… Деретесь здорово.

— Нет, Эльвира, я не полицейский. Увы, или, если вам угодно, слава богу. Скучаю тут неподалеку в одной незамысловатой конторе. Отслеживаю день-деньской биржевые котировки, анализирую в офисной тиши пробегающие мимо фьючерсы, хеджирую риски… Впрочем, все это неважно. И главное — неинтересно. А то, что дерусь… Тут просто. Рос на улице.

— Ясно.

— А вы, похоже, приезжая?

— Заметно?

— Есть немного.

— Из-за того, что я такая вот такая? — Эльвира попыталась жестом передать тот образ, какой, по ее мнению, складывается у других, когда они ее видят. Жест получился очень красноречивым, но по существу — неточным.

Харднетт разубеждать ее не стал. Промолчал.

— Да, я не местная, — не дождавшись ответа, призналась Эльвира и к удивлению Харднетта стала «исповедоваться»: — Я из Сити. Искусствовед. Работаю консультантом в частной галерее. А еще колонку веду по арт-искусству в «Вечерней Газете». Здесь как раз по заданию редакции.

Она протянула висящую на шее карточку аккредитации, и Харднетт, перегнувшись через стол, прочел сквозь ламинирующую пленку:

Международная конференция «Значение красочной поверхности в живописи абстрактного гуманиста Марка Ротко. К триста тридцатой годовщине со дня рождения».

ПРЕССА

Эльвира Райт

«Вечерняя Газета Сити»

— Марк Ротко? — не поверил Харднетт. — Это тот парень, чьи полотна на художественных аукционах бьют рекорды цен?

Девушку сразила его осведомленность:

— Вы в курсе?!

— Имеющий уши… Когда, Эльвира, озвучиваются невероятные суммы, трудно быть не в курсе. Ушки сами на макушке сбегаются. Согласитесь, когда говорят «Ротко», мы слышим «деньги».

— Да, вы правы, Влад. Что есть, то есть. Ротко сейчас в цене. В большой цене.

Харднетт, выражая скорее удивление, чем осуждение, покачал головой:

— Боже, и за что люди выкладывают такие деньжищи?

— Как это за что?! За это… — Эльвира, словно кистью, изобразила сигаретой некую замысловатую геометрическую фигуру. — За абстрактный гуманизм.

Харднетт поморщился.

— Вам не нравится абстракционизм? — заметив его реакцию, спросила девушка.

— Скажем так, прежде всего мне не по нраву сам этот путаный термин.

— «Абстрактный гуманизм»?

— Ну да.

— Отчего же?

Полковник покрутил пивной бокал по часовой стрелке и, не отрываясь от метаморфоз, произошедших с пеной, попытался объяснить.

— Если твой гуманизм абстрактен, то какой же ты тогда гуманист? — Задав этот не требующий ответа вопрос, Харднетт стал крутить бокал в обратную сторону. — А если твоя отстраненность столь человеколюбива, какой тогда ты, к бесу, абстракционист? Не понимаю я всего этого. Искренне не понимаю. — Он поднял глаза на девушку и признался: — А, в общем-то, вы угадали. Не по душе мне все эти бессмысленные мазки и пятна. Они напоминают мне кляксы Роршаха, которыми пользуются психологи. Бррр! Бред. По мне, уж лучше вот так. — И полковник кивком показал на полотна, украшающие стены. — Пусть непрофессионально и коряво, зато с любовью.

— Каждому свое, — даже не пытаясь вступать в дискуссию, философски заметила Эльвира.