Последний рубеж

— Это конечно, — согласился Харднетт. — Но все же не укладывается в голове, как может называться искусством отсутствие одновременно и формы и содержания. Искусство — это… Это, прежде всего, отношение автора к выбранному объекту, выраженное через воссоздание автором данного объекта. Единство содержания и формы. Желательно — гармоничное. Ведь так, Эльвира? Или нет? Или я в силу своего дилетантства что-то путаю?

— А вы забавный.

— И все же?

Теперь уже девушка кивнула в сторону одной из висящих на стенах работ и спросила:

— Где здесь отношение автора к объекту?

— Нет здесь отношения, — легко согласился Харднетт. — Отсутствует. Может, и есть оно у автора, и скорее всего, есть, но он не смог его выразить. За неимением таланта. Потому это, конечно, тоже никакое не искусство. Но тут хоть объект в наличии. У абстракционистов и того нет.

— Допустим, они выражают свое отношение к отсутствующему объекту. Или даже — к отсутствию объекта. Что вы на это скажете?

— Игра все это, — не принял полковник всерьез подобные утверждения.

— Игра, — не стала спорить Эльвира, лишь добавила: — Азартная.

— И рискованная.

— В чем риск?

— Как в чем? — Харднетт пожал плечами. — Объяснить?

— Ну да, конечно, — кивнула девушка. — Если не затруднит.

— Не затруднит. — Полковник глотнул пива, вытер губы салфеткой и пустился в рассуждения: — Вот смотрите, Эльвира. Некто, пожелавший остаться неизвестным, заплатил на последних торгах аукциона Сотбис сорок миллиардов талеров за работу Марка Ротко под названием «Шафранная полоса». Так, кажется, она называлась?

— Ну-у… — Девушка сделала последнюю затяжку и вдавила окурок в дно глиняной пепельницы. — Так.

— Вот. Спрашивается, что купил этот состоятельный аноним?

— Как что? — не поняла Эльвира. — Картину «Шафранная полоса».

— Глупость говорите, дорогая моя.

— Не понимаю…

— Он купил не картину, он купил зависть к себе многих миллионов сограждан. Вникаете? Просто зависть. Черную зависть, а не «Шафранную полосу».

— А зачем ему зависть? — откровенно удивилась Эльвира.

— На хлеб намазывать, — ухмыльнулся Харднетт. — Или для самоутверждения. Я продолжу мысль?

— Да-да.

— Так вот. Черное это чувство зиждется исключительно на вере тех самых многих миллионов обывателей в то, что картина «Шафранная полоса» действительно стоит сорок миллиардов талеров. А представьте, что они в одночасье перестанут в это верить. Возможно такое? Легко. Сколько тогда будет стоить эта самая «Шафранная полоса»? Как думаете?

— Не знаю.

— Нисколько, Эльвира. Ноль талеров и ноль сантимов. — Полковник показал пальцами эти нули. — Ноль и ноль. Вот в чем риск игры.

— Погодите, Влад, но что может заставить всех и сразу отказаться от подобной веры?

— Да что угодно. Не знаю… — Харднетт пожал плечами. — Самый малый пустяк. Люди за свою многовековую историю массово отказывались от веры и в более значительные вещи, чем какие-то сорок миллиардов федеральных талеров за кусок серой дерюги, перечеркнутый дешевой краской шафранного цвета. Бывало. И не раз. Впрочем, зачем я это вам рассказываю? Вы сами все прекрасно знаете. Не так ли?

Эльвира улыбнулась:

— Нет, Влад, все же вы очень забавный. Очень.

— Находите?

— То вы говорите про сорок миллиардов — «такие деньжищи», то уничижительно обзываете их же «какими-то».

Харднетт вымученно усмехнулся и всплеснул руками: мол, что поделать, если я такой вот. А вслух произнес:

— Все в мире человека относительно, а сам человек противоречив.

Эльвира тут же зацепилась за эту проходную мысль.

— Вы, Влад, на самом деле считаете, что все на свете относительно? — лукаво прищурившись, спросила она. — Вы не верите в Абсолют?

— В ту штуку, которая незыблема, окончательна и служит эвфемизмом понятию «Бог»? — уточнил Харднетт.

— Ну да, в то, что так незыблемо и окончательно.

— Окончательно, как «Черный квадрат» Малевича?

— Как…

Харднетту порядком надоело тянуть пустой разговор, но прервать его на полуслове, встать и спастись бегством, было бы с профессиональной точки зрения низшим пилотажем, а с человеческой — просто нетактично. Поэтому он через силу продолжил светскую болтовню:

— Видите ли, дорогая моя Эльвира, с черным квадратом Абсолюта на поверку не так все просто.

— Неужели?

— Уверяю вас. Я пожил, я побродил… — Он перегнулся через стол и прошептал: — Только вам, Эльвира, и только по большому секрету.

— Могила, — прошептала она, мигом включившись в игру.

— Дело в том, что, когда подходишь к этому страшному квадрату ближе, видишь, что его чернота вовсе не абсолютна. Она испохаблена такими вот мелкими-мелкими светлыми трещинками. И это те самые трещинки, Эльвира, в которые проваливаются смыслы. Вывод: если и существовал когда-то Абсолют, он давно уже разабсолютился. — Харднетт откинулся на спинку стула. — Теперь аплодируйте, я все сказал.

— Пойдем? — неожиданно предложила она.

— Обязательно, — с готовностью согласился Харднетт. — Но можно уточнить — куда?

— Ко мне.

— Слетаем в Сити?

— Я снимаю номер в «Златы Врата».

Через двадцать минут они уже стояли перед номером 306.