Последний самурай

В общем, Рёмер — слишком темная материя, ему не место на открытых полках Нижнего читального зала с востребованными классическими текстами. Год за годом эта книга пылилась во тьме недр земных. Ее пришлось добывать из книгохранилища, направить можно в любой читальный зал Бодлианской библиотеки, и я заказала ее в резервный фонд Верхнего читального зала Корпуса Рэдклиффа — библиотеки под каменным куполом посреди площади. Там можно читать безнадзорно.

Я сидела на галерее, глядела на этот воздушный колокол, на сводчатые стены, забитые исключительно интересными на вид томами неклассического содержания, или в окно, на бледные камни колледжа Всех Святых, или же, само собой, на Aristarchs Athetesen in der Homerkritik (Лейпциг 1912). Поблизости — ни одного античника.

У меня сложилось впечатление, что смысл фразы таков: Приступив к этой теме, автор поистине пересекал и боронил непаханое новое поле, и на первый взгляд это заявление может показаться особенным.

Похоже, она не стоила затраченных усилий, но мне полагалось продолжать, и я продолжила или, говоря точнее, собралась продолжить, но тут подняла голову и слева на полке ненароком заметила книгу о Тридцатилетней войне, на вид исключительно интересную. Я ее достала, она и впрямь оказалась исключительно интересна, и когда я от нее оторвалась уже настало время обедать.

Я пошла на Крытый рынок и час разглядывала свитера.

Кое-кто придерживается мнения, будто контрацепция аморальна, ибо цель совокупления — размножение. Кое-кто придерживается схожего мнения, будто единственная причина читать книгу — написать книгу; люди извлекают книги из праха и тьмы, пишут тысячи слов, которым предстоит кануть во прах и тьму, а затем их извлекут из праха и тьмы, дабы другие люди присовокупили свои тысячи слов к этим тысячам слов во прахе и тьме. Порой книгу извлекают из праха и тьмы, дабы породить книгу, которую потом станут продавать в магазинах, и она, быть может, окажется интересной, но люди, которые ее купят и прочтут, поскольку она интересна, — это несерьезные люди, а были бы серьезными, наплевали бы на интересность, писали бы тысячи слов и затем поручили их праху и тьме.

Кое-кто полагает, будто смерть — судьба хуже скуки.

Я увидела на рынке несколько интересных свитеров, но все были дороговаты.

В конце концов я от них оторвалась и возвратилась в гущу битвы.

Приступив к этой теме, автор поистине пересекал и боронил непаханое новое поле, и на первый взгляд это заявление может показаться особенным, напомнила я себе.

Исключительно неинтересно, должна сказать.

Я перешла ко второй фразе, продралась через нее с тем же соотношением затрат и пользы, потом к следующей и к той, что за ней. На одну фразу уходило минут пять-десять — страница в час. Постепенно в тумане проступили очертания сути — как затонувший собор Дебюсси, sortant peu à peu de la brume[4].

La cathédrale engloutie[5] в конце концов взрывается аккордами меланхолического величия, ff!!!! Но когда я спустя часов 30 наконец начала понимать…

49 человек во всем англоязычном мире знали, что мне предстоит. Остальные не знают и не интересуются. И однако сколь многое определяет этот миг откровения! Лишь вообразив мир без Ньютона, без Эйнштейна, без Моцарта, мы можем постичь разницу между этим миром и миром, в котором я закрыла Aristarchs Athetesen in der Homerkritik, одолев две фразы, и в хладном пренебрежении условиями моей стипендии взяла с полки Schachnovelle[6]. Не прочти я Рёмера, я не узнала бы, что из меня не выйдет ученого, не встретила бы Либерачи (нет, не того) и мир недосчитался бы…

Я говорю больше, чем знаю. Надо постепенно. Я день за днем читала Рёмера, и когда прошло часов 30, в час не золотой, но свинцовый[7] у меня случилось просветление.

Лет примерно 2300 назад Александр Македонский выступил из Македонии завоевывать все, что попадется на пути. Он все завоевал до самого Египта, основал Александрию, потом отправился воевать дальше на восток и умер, предоставив соратникам грызться из-за добычи. Птолемей уже правил Египтом и так там и остался. Страной он правил, сидя в Александрии, и именно он создал одно из величайших чудес этого города — Библиотеку, собранную посредством прямодушного и беспощадного стяжательства.