Последний самурай

Усевшись в удобное кресло напротив телевизора, он аккуратно отлепил клейкую ленту и вскрыл коробку из-под печенья. Исходивший от коробки аромат ванили усилился, но внутри, как и следовало ожидать, лежали не кондитерские изделия, а уже знакомый Рю телефонный аппарат. Он вынул его из коробки, снова удивившись его размерам и архаичной форме, а главное — избыточному для сотового аппарата весу. Как всякий современный японец, Рю привык к чудесам техники, но этот аппарат больше походил на переносную рацию, по странному капризу дизайнера выполненную в форме телефона. Кроме того, в аппарате была еще одна диковинка, а именно отсутствие какого бы то ни было фирменного логотипа. Рю так и не смог припомнить ни одного изделия современной мировой промышленности, на котором в той или иной форме не было бы обозначено название фирмы, выпустившей это изделие в свет. То же касалось и большинства продуктов — по крайней мере, тех, что были упакованы промышленным способом. Телефон же, который Рю держал в руках, почему-то был анонимным. Чтобы не ломать голову над неразрешимой проблемой, Рю решил, что изготовитель попросту постеснялся поставить свое имя на корпусе этой уродливой штуковины. А что, в самом деле, ему оставалось думать? Он понимал, что является лишь незначительной деталью какой-то непостижимо сложной комбинации господина Набуки, но за неимением лучшего такая роль его вполне устраивала.

Рю еще раз сверился с часами и положил телефон на полированную крышку журнального столика. Перед тем как выпустить аппарат из руки, он легонько провел кончиком указательного пальца по выпуклой поверхности кнопки вызова. Сделанная из упругой, слегка шероховатой резины кнопка, казалось, льнула к пальцу, вызывая безотчетное желание щупать ее, гладить и в конечном итоге вдавить до отказа, чтобы… Чтобы что? Передать кому-то привет от господина Набуки? Все-таки это было очень странно. Рю покачал головой, отхлебнул из горлышка глоток кока-колы и, нашарив справа от себя пульт, включил телевизор.

Судя по всему, передавали дневной выпуск новостей, и речь опять шла о том, что случилось одиннадцатого сентября в Америке. На экране снова были сенсационные кадры — самолеты, по очереди врезающиеся в сверкающие зеркальным стеклом башни небоскребов ВТЦ. Рю не без удовольствия досмотрел это увлекательное кино до конца и выключил телевизор.

Конечно, радоваться чужой беде, да еще такой огромной, было недостойно, однако… Рю хорошо понимал, что безумно далек от совершенства, и вовсе не претендовал на то, чтобы служить примером для подражания. Он, Рю Тахиро, был тем, кем он был, и он ненавидел американцев всеми фибрами своей души. И дело тут было не только в его сестре, которую жестоко избил и изнасиловал солдат с американской военной базы на Окинаве. Рю вырос неподалеку от этой базы и насмотрелся на янки досыта — и на солдат, и на офицеров, и на туристов, частенько навещавших остров. Туристы были даже хуже солдат — тучные, рыхлые, белые, как непропеченное тесто, громкоголосые, безвкусно одетые, тупые и самодовольные, раз и навсегда уверовавшие в свое превосходство над всем остальным миром и ни на минуту не сомневающиеся в том, что любой из туземцев в лепешку расшибется, если ему показать засаленный доллар.

Он стиснул зубы, зажмурил глаза и вдруг словно наяву увидел ту ненастную ночь и ярко освещенное здание бара, в котором проводили свободное от службы время американские морские пехотинцы. Он просидел в кустах возле этого бара целый месяц — каждый вечер, каждую ночь до самого закрытия, изнывая от неутолимой жажды мщения. Раньше ему всегда казалось, что никакой жажды мщения на самом деле не существует, что это просто красивое сочетание слов, придуманное журналистами. Рю Тахиро занимал свой наблюдательный пост в придорожном кустарнике, стараясь пореже вспоминать о сестре, которая весь месяц молча просидела на циновках в самой дальней комнате дома, не смея показаться людям на глаза. Весь этот месяц она разговаривала только с изображением «Ивовой Каннон» на старинном какэмоно, что висело в нише; и весь месяц, думая о ней, Рю Тахиро сходил с ума от жалости и страха: он боялся, что сестра покончит с собой.