Последний самурай

Тут я что-то услышал. Мерный металлический стук — как будто инструмент по камню. Я пошел на звук за дверь в следующую комнату, потом в следующую, потом в следующую, но видел только новые горы досок, новые наносы краски. Потом я вошел в очередную дверь, и у дальней стены на ящике из-под молока сидел человек в черной вязаной шапке и выцветшем черном комбинезоне. В руке у него была стамеска или, может, просто отвертка, и он отковыривал краску со стен. Стены футов на пять от пола были выкрашены какой-то блестящей чернотой, только перед человеком пятно голого бетона, и рядом еще одна голая бетонная стена, и длинный курганчик хлопьев краски, точно кротовый след.

Я сказал

Извините, не подскажете, где найти мистера Уоткинса?

Он сказал

Что видишь — все твое.

Я не знал, что сказать. Я сказал

Это была ягнячья кровь?

Он засмеялся.

Вообще-то, да. А ты как додумался?

Я сказал

Ты очистился от греха, ты к Иисусу пришел?
Дочиста ли ты омыт кровию Агнца?
Веришь ли ты, что Он милосерден, если ты веру обрел?
Дочиста ли ты омыт кровию Агнца?

Кровию ты омыт,

Дочиста ли ты омыт кровию Агнца?
В чистых ли ты одеждах? Убелил ли ты их?
Дочиста ли ты омыт кровию Агнца?

Он сказал

Я не знал слова, но да.

Я сказал

Это не всё. Там еще два куплета. Дальше так:

Каждый ли день ты со Спасителем об руку ходишь?
Дочиста ли ты омыт кровию Агнца?
Каждый ли миг свой подарить распятому хочешь?
Дочиста ли ты омыт кровию Агнца?

Так отложи одежды, замаранные грехом,

И омойся дочиста кровию Агнца
Если душа грязна, омойся в источнике сем,

О, омойся дочиста кровию Агнца![129]

Кровию ты омыт, Дочиста ли ты омыт кровью Агнца — это припев.

Он сказал

Как ни странно, раньше никто и не думал спрашивать. Странно, да? Ты бы видел его лицо, когда я попросил.

Он сказал

Такое устроить — работенка не дай боже. Они мелкие твари, в них немного — где-то пара пинт, их штук 50 понадобилось.

Он сказал

Я хотел посмотреть, как знание о средстве повлияет на смысл. Потом решил, что это банально. Ну, думаю, и черт с ним, Рембрандт начал жену Лота, а потом превратил ее в «Вирсавию и старцев», я взял и передумал, делов-то.

Я сказал

Сусанну.

Он сказал

Что?

Я сказал

«Сусанна и старцы». Вирсавия — это жена Урии Хеттеянина, которого царь Давид послал на войну, чтобы крутить роман с его женой.

Он сказал

Да не важно. Главное, я тогда подумал, что это чересчур. Ну то есть мне правда на религию положить с прибором. Мне цвет был важен. Мне важен был тот медведь, честно. Я бы прикончил этого идиота, который его убил. Если по правде, мне бы вряд ли понравилось, чтоб меня задрали, но если идиот хотел услужить, пристрелил бы меня и оставил медведю. Все больше пользы. Медведю сытный обед, а я бы остался. Там все такое белое. Белый летает, замерзает, под кожу пробирается.

Он опустил отвертку и вытащил сигаретную пачку.

Он сказал

Куришь?

Я сказал

Нет.

Он закурил и сказал

Воспитание у меня так себе, но всему есть предел. Человек два дня за мной тащился, жизнь мне спас, и меня, конечно, будем честны, слегка потряхивало, я собирался замерзнуть до смерти, как-то я не смог настоять и там остаться. И я уехал из этой белизны, а когда вернулся в Англию, в голове все путалось. Я понимал, что надо переходить к красному, но в голове путалось, и мысли запутались в клише, и я их не распутал, и в таком вот рехнутом состоянии поехал на скотобойню, обо всем договорился, и скотобойня дала мне кровь 50 ягнят.

Он сказал

Я как только начал, сразу понял, что зря. Банально, иррелевантно, но начинать заново не было сил. Я как подумал, что опять туда поеду, попрошу коровьей крови, или овечьей, или лошадиной и все заново, — ну еще не хватало.

Он сказал

И я решил: умолчу об этом и погляжу, что будет, а если кто спросит, скажу правду. Я о своей работе не вру. Слегка удивился, что никто не допер, но людей вера особо не интересует, так что, может, и нечему удивляться.

Он сунул сигарету в рот, подобрал отвертку и принялся ковырять стену.

Вынул сигарету изо рта и раздавил ногой.

Он сказал

Ты за этим пришел? Удовлетворить любопытство?

Я хотел сказать да.

Я представлял, как он опускается в ванну крови, и не представлял, как он посылает лодочника вниз, в карман синевы. Я был рад, что он мне никто. Но я пришел и не мог уйти, не сделав того, зачем пришел.

Я обнажил свой бамбуковый меч и поднял над головой.

Я сказал

Я пришел удовлетворить любопытство.

Я изящно, плавно отвел меч назад.

Я сказал

Я хотел повидаться с вами, потому что я ваш сын.

Он сказал

От кого?

И я сказал, от облегчения ослабев

Что?

А он сказал

Кто твоя якобы мать?