Последний самурай

Вижу это каждый день. Эта картина так и стоит передо мной. Эти глаза, которые прежде все видели. Могли бы видеть, что находится в этой комнате. Если ты когда-нибудь смотрел «Короля Лира», может, обращал внимание на то, как зрители в зале вздрагивают, когда ослепляют Глостера. Как думаешь, каково видеть кровавую глазницу на том месте, где только что был глаз? Глаз, который человеку выдавили большим пальцем? И этот человек плачет единственным оставшимся глазом?.. Ладно, Бог с ним, с «Королем Лиром», это всего лишь пьеса или спектакль, это видение не преследует тебя ежечасно и ежедневно. Другое дело увидеть это в реальности. День за днем ты видишь эту ужасную сцену. Пытаешься отогнать ее, думать о чем-то другом, но не получается. И так — день за днем. И страшна вовсе не кровь, нет. Ужасно то, что человек способен на такое.

Он сказал

И тебе нужно найти что-то, что можно этому противопоставить. Если ты видел много зла, тебе непременно надо что-то противопоставить ему. Какой-то возвышенный яркий пример выдающейся доброты или благородства, чтобы в тебе не угасла вера в человечность, гуманизм, что бы там, черт возьми, это ни означало! Хотя бы просто для того, чтобы тебя перестало мутить.

Он сказал

Знаешь, это нечестно по отношению к моей семье. Они хорошие, замечательные. Они о’кей. Они неплохие. Им тоже приходилось нелегко, но они переносили все достаточно стойко. Но это никак нельзя назвать ярким примером выдающейся доброты или благородства. Да и к чему им показывать такие примеры? Они не обязаны. Но меня постоянно мутит.

Я сказал

А как насчет Рауля Валленберга?

Он удивился Что?

Я сказал

Рауль Валленберг. Шведский консул в Будапеште, который выдавал евреям шведские паспорта. Этот человек — гражданин Швеции.

Он сказал

Ты имеешь в виду того дипломата, которого американцы и шведы выдали русским? Только за то, что он, помимо спасения 100 000 евреев, заодно немножко шпионил на американцев, и ни одна из сторон не соглашалась признать этот факт?.. Да, он был выдающейся личностью, но и от него меня тоже мутит.

Я сказал

А как тогда насчет Шегети?

Он воскликнул

Этот шарлатан?

А Мать Тереза? спросил я.

Эта монахиня?

А Джейми Джарамилло?

Он сказал, что Джейми Джарамилло ему нравится. А потом добавил

Но я этого не видел. То, что я видел

Он сказал

Допустим, человек работает журналистом. И в силу особенностей своего ремесла попадает порой в очень сложные ситуации. И тогда ты думаешь: забудь о своей профессии и помоги этим людям. Но ты должен, обязан быть профессионалом. И вот ты начинаешь твердить себе: ты помогаешь уже тем, что знакомишь людей с этими событиями. В этом твой долг.

И люди узнают от тебя об этих событиях, но что толку? Тогда ты пытаешься спасти хотя бы несколько человек, пока еще не поздно, но тут же упираешься в непроницаемую стену всяческих бюрократических препон, и снова никакого толку. И тогда, при виде всех этих ублюдков, стрекочущих на незнакомом тебе языке, всех этих жестоких выродков в униформах, творящих эти зверства, ты говоришь себе, чтобы успокоить совесть: простите, но тут я ничего не могу поделать. Ничем не могу помочь. Бывает, что повезет, наткнешься на какого-нибудь мало-мальски приличного чиновника, и он обещает: Что ж, так и быть, я напишу министру.

Он сказал

Мне надоело все это. Если впереди у меня еще 50 лет, не хочу провести их за созерцанием очередного выколотого глаза, оторванной руки или ноги, обесчещенной девушки, ну и так далее, в том же духе. Созерцать и надеяться, что какой-то очередной чиновник пообещает непременно написать самому министру. Уж лучше раз и навсегда покончить с этим.

Знаю, это вызовет массу проблем. Это принесет несчастье и боль многим людям. Но я не в силах продолжать все эти игры еще 50 лет кряду. А потом вдруг увидеть, что я приспособился, привык. Разве это не страшно?

Люди говорят мне: ты не можешь, просто не имеешь права дать им одержать верх. Ты слишком далеко зашел. Если ты сейчас сведешь счеты с жизнью — они победили. Но это безумие! Кто они такие, черт бы их побрал? Как, черт побери, я собираюсь их победить, если каждую ночь просыпаюсь с криком и в слезах?

Он сказал

Возможно, репортерская работа все же приносит хоть какой-то, пусть небольшой, прок. Но достаточно ли этого для того, чтобы оправдать само свое существование? И потом, на свете существует масса людей, которые будут счастливы заполучить мою работу и смогут делать ее ничуть не хуже, а может, даже лучше.

Я сказал

Понимаю. И все же, пожалуйста, постарайтесь обойтись без парацетамола.

Он спросил Что?

Я сказал

Не советую даже пытаться совершить самоубийство с помощью парацетамола. Смерть будет мучительной. Окружающим может показаться, что вы просто вырубились. Но на самом деле сознания вы не теряете, все чувствуете, и сперва вроде бы ничего не происходит. Но через день внутренние органы начинают разрушаться. Особенно скверно он действует на печень. Иногда люди передумывают, понимают, что зря совершили этот поступок, но уже слишком поздно. Я не хочу сказать, что вы непременно передумаете, но любой другой способ лучше парацетамола.