— Женщина появилась у Ванюшки! — смотрит на человека пожилая уборщица. Она раньше всех заметила снежно-белую рубашку, тщательно наглаженные брюки и зеркально вычищенные ботинки. И хотя Иван всегда следил за собой, но женская рука на нем была заметна каждому.
Уже через неделю Иван нашел для Варвары три места работы:
— Выбирай любое! — предложил улыбаясь:
— Можно в госпиталь. Там хороший заработок, но работы невпроворот. Назвал, какую работу обещают и Варя загорелась:
— Конечно, только туда пойду!
— Есть место в областной больнице, в роддоме. Решай сама.
— Ванечка, конечно в госпиталь! Я хоть своим смогу помогать. Хоть понемногу.
— Все что получишь, будешь отправлять своим, в деревню…
— Как это все? А на жизнь? — растерялась Варя.
— Моего заработка хватит. Не переживай! — успокаивал Иван.
— Я не хочу сидеть на твоей шее иждивенкой! — заявила человеку. И принеся первую получку, все отдала Ивану.
— Сам распорядись, — попросила коротко.
— Варя, я уже сказал, завтра отправь их в деревню, своим.
— А ты потом ругаться не будешь?
— За что?
— Меня даже били, если я о том напоминала.
— Варенька, я не виноват, что не перевелись на свете отморозки, — ответил человек. А на другой день сам отправил в деревню деньги, женщина так и не решилась сделать это сама.
— Ваня, не серчай, мне надо забыть те три года, прожитые с Тарасом. Я часто удивляюсь, как выжила? Ведь вот за яблоко, что сорвала в саду, столько наслушалась. Его же продать можно было. А я сожрала, все равно, что свиньям выкинули. За стакан сметаны в морду получила, хотя беременной была. Тоже пожалели.
Как-то Иван спросил:
— Варь, а ты не хочешь поступить в мединститут?
— Когда-то мечтала стать врачом. А теперь, если признаться честно, с меня и моего хватит. Я без дела ни минуты не сижу. Своею работой очень довольна. Лучшего не ищу. Сам знаешь, от добра добра не ищут.
Она никогда не жаловалась, никому не завидовала и никого не осуждала. Не заводила подруг, ни к кому не ходила и никого не приводила домой.
Как-то Иван спросил ее:
— Ты на работе с кем-нибудь дружишь?
— Ванюш, мы все работаем. А дружу я только с тобой. Так меня мой дед Василий учил еще с детства: ни с кем не брехаться, даже когда на саму брешут, отойти в сторону молча. Не накалять нервы, уступить. А в семье успокоить душу, потому что свои все поймут. Насчет подруг советовал не привечать к дому. Не велел разжигать зависть и пересуды. Я его всегда слушалась. И тут по его совету живу.
— Не скучно ли тебе?
— Да что ты, дружочек мой! Мне о скуке вспомнить некогда, — рассмеялась звонко.
А вскоре позвонили из деревни. Трубку поднял Иван, подозвал Варю. Та долго говорила с родителями, братом и сестрой. Когда закончила разговор, сидела молча.
— Что-нибудь случилось? — встревожился Иван.
— Привет тебе передали. А еще сказали, что корову молодую купили. Наша опять бычком отелилась. До зимы подержат и на мясо сдадут. А еще мать похвалилась, что купила себе пуховый платок. Двадцать лет о нем мечтала, все не получалось, зато теперь выкроила и спросила может ли она назвать его моим подарком? А мне так стыдно стало. Лучше бы ударила, легче было б перенести. Ведь я об этой мечте не знала и не слышала ни словечка. Зато она все помнила о нас. И за мою учебу платили, никогда не попрекали. Лишь когда закончила, мамка вставила себе зубы. Обычные, пластмассовые протезы. Все годы почти с голым ртом ходила, терпела и молчала. Наверное, потому, что все мы родителям дороже их собственного здоровья.
С Варей Иван общался подолгу, вечера напролет. Она рассказывала много интересного о себе, про старика Василия Борисовича и о деревне. И вот так рассказала:
— Как-то пошла я за грибами с дедом. Уже не маленькая, а и не взрослая, лет восемь было, не больше. Дед пчел всегда уважал, а за грибами ходить не любил. Считал это занятие стариковским, ну, а себя дедом не держал, а только мужчиной. Тут же ну некому, кроме нас с ним. Вот и пошли в лес, в самую глухомань он меня завел. Кругом деревья громадные, вприжимку друг к другу растут, плечами облака подпирают, головами небушко закрывают. Вокруг лешачий мрак и уханье филинов. Страшно как стало, Ванечка. Не то идти, дышать боязно. Спотыкаюсь я на какие-то сучки и коряги. Все прошу деда назад в деревню вернуться, а он, ну, словно, глухим сделался. Идет, как лось, рога выставив. И все вперед, а там вовсе темно и никакого просвета. Я бежала за ним, сколько было сил. А потом заплакала. Дед услышал, оглянулся и вспомнил, что я при нем имеюсь, разрешил мне присесть передохнуть. Я так-то на пенек примостилась поблизости. Слышу, вокруг меня кто-то шипит, пищит, ворчит, в кустах тени мелькают. Жутко стало. Я заплакала, домой запросилась. А дедушка в ответ:
— Не поспешай в обрат с пустыми руками. Вот соберем грибов и воротимся.