Последний шанс

— Мой Умка — мальчик шустрый. Пока я спускался с пятого этажа, он успел выбежать на улицу. Отметился возле угла своего дома, побежал к столовой... Прошу великодушно извинить за подробности, — обратился старик к Ивану Ивановичу, — но в них — завязка. Возле столовой, на небольшой площадочке, стояла машина серого цвета... Мышиного. Умка почему-то облюбовал переднее левое колесо. Передняя дверца была открыта, и шофер сидел, опустив левую ногу на землю. Ему было лет сорок с хвостиком. Желчного вида. Хмурый и весь какой-то недобрый, кожа на лбу необычная, болезненно сухая. Он кого-то ждал, смотрел в сторону Октябрьской улицы. Это та, по которой проходят трамваи, — пояснил учитель по давней привычке.

Иван Иванович слушал внимательно, не перебивая. Собеседник, как говорится, выходил «на главную магистраль», и тут важно было не упустить ни одной, на первый взгляд, даже несущественной детали. Впрочем, несущественных деталей в деле розыска и следствия не бывает.

— Поняв намерения Умки, облюбовавшего колесо, я было шикнул, но собачонка на меня не обратила внимания. И тут выскакивает из машины владелец с тяжелым молотком в руке — какое варварство! — и открывает охоту на провинившуюся собачонку. Запустил, как бумеранг. Слава богу, не попал. Умка отскочил в сторону, потом пронзительно залаял. Я и не знал, что он способен так неистово защищаться. Взял я Умку на руки, и правильно сделал: молодой человек, подобрав молоток, замахнулся на нас. Я начал было извиняться за Умку, но молодой человек не принял наших извинений, наговорил всяких гадостей. Гипертоником обозвал. Отвечаю: «Молодой человек, у меня давление юноши: сто двадцать на восемьдесят». А он: «Топай на полусогнутых». Уж эта современная молодежь! — Голос у старого учителя заскрипел, стал суровым.

— Современная молодежь тут ни при чем, — не согласился с ним Иван Иванович. — Вы же сказали, что этому невежде — за сорок. Далеко не комсомольский возраст.

— Нет, не говорите, — с энтузиазмом возразил Арсентий Илларионович, — в мое время... — он оценивающе посмотрел на Ивана Ивановича, определяя, видимо, сколько ему лет: — и в ваше тоже, невест «клевыми чувихами» не величали, на троллейбусных остановках в присутствии посторонних пьяно не целовались.

— Арсентий Илларионович, — заметил Иван Иванович, — во времена вашей юности и троллейбусов-то еще не было. Научно-техническая революция — это не только сверхзвуковые скорости, цветной телевизор и конвейерное производство бройлеров, но и переосмысление некоторых моральных ценностей. Покаюсь, мы с будущей женой бегали целоваться на железнодорожный вокзал, перед отправкой очередного поезда... А теперь можно сэкономить время: в парке, на скамеечке двое целуются, прохожие делают вид, будто не замечают.

— И вас это не возмущает?

— Сказать, что оставляет равнодушным, не могу.

— Нет-нет, я с этим не согласен, — бубнил старый учитель. — Уверен, что и у вас заскребло бы на душе, если б вы увидели свою дочь, лобызающуюся на виду у всех с каким-нибудь типом.

Тема древняя: отцы и дети.

Дочери Ивана Ивановича Иришке — восемнадцатый. Отец видел однажды вечером случайно, как она целовалась... Ну, не «с каким-то типом», а со своим знакомым, студентом политехнического. Он на два курса старше ее — она на первом. И стало отцу тогда горько и обидно. Обидно не за дочь, а за самого себя. Он в тот момент вдруг почувствовал себя стариком, у которого все уже позади. Сыну — двадцать восьмой; привел бы он в дом молодую женщину и сказал бы: «Моя». И обрадовался бы Иван Иванович: «Нет переводу нашему роду!» А вот дочь... Тогда ему хотелось закричать на весь дом, на всю улицу: «Спасите, люди добрые! Уводят со двора!»

— Заскребло бы, — признался он старому учителю. — Но не слишком ли мы придираемся к молодежи?

— А вы ее защищаете! — вскипел учитель.

— Я — милиционер, — признался Иван Иванович. — Я лишь констатирую факты и оцениваю их с точки зрения правонарушения. Официальных запретов на поцелуи в дневное время в парке, да и на троллейбусной остановке, нет. Как нет запретов на длинные мужские прически, на сногсшибательные юбки с разрезом до бедра и прочие атрибуты современной моды. Но мы с вами, Арсентий Илларионович, отвлеклись. Шофер, с которым не нашла контакта ваша собачка, видимо, из тех, кто уже побывал в местах не столь отдаленных. Если перевести на нормальный язык то, что он вам сказал, это прозвучало бы так: «Старик, чеши отсюда и побыстрее».

— И вы их еще защищаете! — продолжал возмущаться Новгородский.

— Арсентий Илларионович, «их» я не защищаю, «их» я разыскиваю. Но вы мне подбросили одну важную деталь: водитель серых «Жигулей» имел, видимо, в прошлом какое-то отношение к преступному миру.