Ишим только покачала головой. Она не собиралась ничего покупать, даже не взяла с собой денег. Ее просто успокаивало свободное движение ткани, висящей перед ней, она знала, что если сдернуть ее, закатать в рулон, отдать швеям, чтобы те истыкали нежное полотно иглами и булавками, все очарование сразу же пропадет.
Мельком она видела продавца, который, несомненно, присматривался к двум девушкам, задержавшимся возле его товара. Должен был уже понять, что они так и уйдут, ничего не взяв, но не мешал им.
– Вельзевул говорил, Гвардия в опасности, – тихо говорила Джайана, убедившись, что никто на них не смотрит. – И вот на вас напали. Должно быть, он что-то знает, но не говорит.
– Что еще он знает? – уточнила Ишим, сама удивившись прозвучавшей в голосе стали.
– Это какое-то проклятие, – беспомощно призналась Джайана. – Оно не дает ему говорить, не дает написать об этом, ничего. Я спрашивала, во что он ввязался, но… Я уже не знаю, что думать. Но если что-то случится, знай, что мы никогда не желали никому зла.
Медленно кивнула Ишим. Покосилась на подругу, на встрепанные ее рыжие кудряшки, заглянула в светлые васильковые глаза; Джайана стояла, беспокойно вертя кисточкой хвоста, чуть касалась переброшенной через плечо легкой воздушной ткани, защищавшей голые плечи от прямых обжигающих лучей, выпускала ниточки по краю, задевая острыми ногтями.
Ишим отвлек шорох, который она с удивлением уловила сверху. Почти ожидая увидеть там Кару, мягко приземлявшуюся возле нее, демоница подняла голову, но ничего не смогла рассмотреть. Только маленькое облачко, достигшее наконец солнечного диска, темнело точно у него посередине, словно проеденная в сочном яблоке дыра.
Она определенно чувствовала чей-то зоркий взгляд на себе. Неприятный, чужой. Удивительно, но Ишим определенно могла бы сказать, если бы Кара послала за ней пару незанятых гвардейцев. Тут было нечто иное.
– Он писал наемникам, – сказала Джайана вдруг, виновато взглянув на Ишим. – Не знаю, может быть, нанял кого-то. Я не спрашивала, только передала письмо слугам, не посмотрела… Он так страшно глядел, что я почему-то подумала, медлить нельзя…
Ишим все не могла отвлечься от невнятного шороха крыльев. Джайана будто бы его не замечала, но она сейчас не заметила бы вообще ничего – такой сбитой с толка выглядела, переминаясь с ноги на ногу и не отваживаясь смотреть Ишим в глаза.
– Ничего, все выяснится, – постаралась успокоить ее Ишим, внезапно ощутив себя взрослее и сильнее этой демоницы. – Если будет нужно что-то, мы всегда поможем. А пока, – оглянулась она по сторонам, – давай посидим где-нибудь, кофе выпьем. Знаешь, какие тут вкусные пирожные? – ничуть не притворяясь, разулыбалась она, потянув Джайану за собой, к ближайшему кафе. – Заодно расскажешь, как там семья…
И в последний раз быстро взглянув наверх, Ишим вдруг заметила быстро мелькнувшую над ними птичью тень, удивленно остановилась на мгновение.
Но больше, как ни всматривалась, ничего не различила.
***
Самаэль сидел на резной лавочке рядом с Карой, рассматривая свежие могилы на заднем дворе Гвардии. Раньше здесь было что-то вроде еще одной тренировочной площадки, пока Кара не приказала устроить кладбище. Тихое место для тех, кто уже отслужил свое и нуждается в покое, высадить несколько деревьев, создавая видимость садика, насколько это вообще возможно в граничащей с пустыней Столице.
В Эдемском саду не было могил, в Аду никого не хоронили – бросали гнить в пустыне. Их мир – сам по себе большая братская могила.
Однако времена, как любили говорить в Гвардии, меняются.
– Жалко, сирень не посадить, – невпопад вздохнула Кара, отодвигаясь на край, под тень дерева с темными, какими-то ненастоящими тяжелыми листьями.
Она не видела, как Антихрист кивнул, только почувствовала. Голова снова разболелась, чтобы вертеть ей по сторонам; дворцовый врач – костлявый до невозможности демон, от которого нестерпимо несло кровью, – настоятельно советовал воздержаться от любых резких движений. Задумчиво потирая затылок, Кара только подсчитывала, через сколько дней снова можно будет действовать.
Что ж до сирени… Они оба отлично помнили, как бушевала сирень на ветру, когда горели Небеса. Как тогда, двадцать пятого мая, они оказались в мире людей, окровавленные и уставшие, ощущающие, что потеряли все и сразу. Тогда то ли началась новая жизнь, то ли безвозвратно ушла старая, Кара пока до сих пор не определилась.
– Жалко, – согласился Самаэль наконец. – Отец передавал соболезнования. Просил прощения за то, что не может сам их выразить.
Он не дал ей обычной свободы действий, даже не удостоил вниманием. Занимался тем, что латал дыры в собственной защите, нанимал магов – восстановить Дворец как можно скорее, чтобы тот не стоял доказательством их общего проигрыша прямо посреди Столицы.
Да, она злилась. Давно лелеемая обида поднималась снова, когда не просили, и Кара мало что могла поделать.