Последний снег

— Это что же за такое лекарство? — изумился он. — Бальзам какой-нибудь китайский, а?

— Натощак не выговоришь… — внезапно уставая, сказала Аня. — Всего-то двадцать пять километров осталось, а человек, может, последний час живет — восемнадцати еще нет.

Федор недоверчиво слушал Аню, опасливо поглядывая на нее — психопатка, что ли?

— Погоди, Хведор, — молвил старик, заметив, как Федор напрягается. — Смерть, она, конечно, не всегда кого надо прибирает… Восемнадцать годков, говоришь… — Старик нахмурился, затем, словно бы провинившийся, украдчивым взглядом скользнул по углу, где когда-то, может быть, висели иконы. — Кто бы рад умереть, так ведь она, слепая, не за того берется… Я ить тоже весной захворал, ну, думаю, крышка, одно только желание было: чтоб без мучений взяла. А тут с телеграммой пришли — Степка, значит, приезжает. Ну как же я допущу, чтобы он к гробу приехал. Встал, пошатался малость, в садик вышел… А Степка через месяц явился…

— Это нас на путину кинули, отпуска отменили, Евстигнеич, — сказал Федор.

— Так вот хожу я, — приветливо сказал Евстигнеич. — Испужалась она меня. — Он помолчал, подумал. — Если бы судьба, все равно бы взяла. Значит, не судьба была… Лекарством тут ее не обманешь. Хоть мильон плати.

— Это очень сильное лекарство, — твердо произнесла Аня. — Потому и дорогое.

— Дай бог, — сказал Евстигнеич, радуясь, что Аня успокаивается. — Тогда и горячку не надо пороть. Такси у нас нет, еропланов нет, чтоб тебя мигом доставить в Грачевку. Сядь, поешь. А то вон сама качаешься, как былинка на ветру. Федор тебя проводит, в автобус посадит.

Евстигнеич пододвинул к ней табуретку, сам первым сел за стол, а Федора звать не стал — для него он был свой. На столе была сметана, огурцы с грядки — толстые, с желтинкой по бокам, помидоры.

— Молодежь, пропустите по маленькой? — поинтересовался Евстигнеич, нарочно медленно шаря под столом.

— Не хочется с утра, — сказал Федор. — День весь пропадет.

— А я вообще мало пью. Только вот вчера пришлось.

— Это по какому такому случаю? — спросил Евстигнеич. — Если не секрет, конешно.

— Да все по тому же… Доставала! — сказала Аня и рассудительно добавила: — На что только люди не идут, чтобы достать.

— Это все от баловства, — сказал Евстигнеич. — Раньше обходились. Без энтих заграничных штучек-дрючек.

— Я о лекарстве говорю.

— Ну это-то ладно, понятно. Тут ради спасения жизни. За это я тебе спасибо скажу… А вот за тряпками да ковришками давятся, будто из ума все выжили. Я как-то мимо магазина иду, смотрю — бабы молодые стоят чуть живехонькие, четыре часа уж стоят. По ним хоть из пушки пальни, не разбегутся… Хведор, сними-ка яичницу с керогаза, горит вроде.

Федор вскочил, принес из сеней чадящую сковороду.

— Стар стал, нос не чует, — сказал Евстигнеич.

— Это я виновата, — вставила Аня. — Не мужское это дело — завтрак готовить.

— А теперь не разберешь — что к чему, — опять настраиваясь на философский разговор, сказал Евстигнеич. — Где мужик нужен — там баба. И наоборот. Это у нас тут, на земле, Хведор. В морях-то у вас испокон веков мужик был главный, оно так и останется. А тут все перепуталось. Вот у них, скажем, — он кивнул в сторону Ани. — У них раньше фершалами мужики в основном были. У таких молоденьких, как она, назначение другое было. Душевное такое назначение — сестра милосердия. А ить забыли слово-то. Милосердствовать вроде бы разучились. Моды такой не стало, а?.. Вы ешьте, не глядите, что я болтаю. Бывает, я сам с собой калякаю…

Аню уже не надо было уговаривать — она, сама того не замечая, ела и ела, и до того увлеклась, что уже забыла, сколько съела. Вдруг она заметила: Федор смотрит на нее, смотрит с удовольствием и умилением, будто на малое дитя.

Аня пристыженно потупилась, боясь дожевывать последний, как она решила, кусок хлеба.

— Я в империалистическую в госпиталь почти мальчонкой попал, — стал рассказывать Евстигнеич. — Была у нас одна сестра милосердия. Ну, не то чтоб вся в точности такая, как она… — Он поглядел на Аню. — Но вот, ей-богу, не вру — как увидел, так вспомнил ее. Ты что это есть перестала? А ты что уставился на нее, балда осиновая?.. Эх! В другой раз я бы вам сыграл. Гармонь у меня сохнет…

Аня кивнула: да, в другой раз — говорить не могла. Голова кружилась и клонилась все ниже — наваливался сон. Борясь с желанием откинуться к стене и закрыть глаза, Аня медленно встала.

— И то верно, — согласился Евстигнеич. — Я ить забыл, что сегодня суббота. Автобус с боем берут по субботам. Так ты, Федор, подсоби ей, а я подожду…

Справившись с головокружением, Аня улыбнулась через силу, сказала:

— Спасибо за угощение!

— Какое там угощение, — отмахнулся Евстигнеич. — Когда будешь здесь, заходи… Яблок наберешь в саду, они у меня пропадают.

У ворот Аня обернулась, помахала рукой старику. Евстигнеич, вышедший на крыльцо в ситцевой рубахе навыпуск, в валенках, снял с седой головы темную кепчонку, сказал, прощаясь:

— Ступай, доченька, ступай…

6