Последний снег

— А ты рожай, — откровенно сказала Аня. — Тебе-то самой, наверно, жалко. Он уже живет в тебе, человек…

— Я тебя не для совета звала, — остановила ее Лариса и нахмурилась.

Аня растерянно уставилась на окно, на рябину с ветками, прогнувшимися под тяжестью зреющих ягод.

Почему бы Ларисе не родить, думала она, почему бы не дать еще одному человеку увидеть белый свет? Зачем они, молодые женщины, умертвляют живую плоть, вместо того, чтобы населять землю детьми, которые, став взрослыми, будут благодарны матерям только за то, что они их родили?

Но думы свои вслух высказывать Аня не собиралась. Она опять вспомнила тот весенний день, когда Петр, родной брат Ларисы, в бреду произносил имена близких ему людей, уверенный, что они стоят подле него. А сестры его, этой вот Ларисы, в больнице не было. По пути туда Павка затормозил машину перед домом, посигналил, но Лариса не появилась. Кожу, нужную ее брату, давали, кроме Павла и Ани, другие люди.

Вот отчего потом, когда Петр выздоровел, в доме этом, забарахленном, задыхающемся от достатка, все пошло кувырком.

Чувствуя легкость и пустоту, Аня поднялась со стула.

— Я тебя отблагодарю. — Лариса сунула руку под подушку, вынула конвертик. — Все между нами останется…

— Ты родить должна, — сказала Аня. — Если ребенок тебе не нужен, отдашь его мне. Обещаю, что об этом никто не узнает…

Она хотела еще что-то сказать, но не выдержала презрительного взгляда Ларисы. Прошла мимо онемевшей Богачихи, мимо щедро накрытого стола и очнулась только перед калиткой Степаниды.

Степанида поняла, что Аня сильно расстроена; ни о чем не спрашивая, она достала из печи чугунок с картошкой.

Аня ела торопливо, обжигая губы, словно боясь, что за ней сейчас придут.

Федор умылся, с досадой посмотрел в зеркало — нечем побриться. Вспомнил Евстигнеича: старик, должно быть, ждет его, а тут еще неизвестно, как все дальше сложится. Федор уже твердо решил, что не уедет, не повидав Аню.

Он старательно начищал тряпкой ботинки, когда из-за поленницы появился, хромая, опираясь на палку, рыжий парень. На его искаженном болью лице отразилось удивление. Федор понял, что причина тому — его тельняшка.

— Флотский привет! — поздоровался парень.

По его голосу, слышанному вчера вечером, Федор догадался: это Митька.

— Свадебный салют! — ответил Федор.

— Значит, вы вчера еще не спали, — проговорил Митька, пытаясь улыбнуться. — Ой! Я вот допрыгался вчера. Ночь напролет стонал.

— Не годится для первой брачной ночи.

— Шутки потом, — застонал Митька. — У меня что-то с ногой. То ли сломал, то ли вывихнул. Аня у себя?

— Ушла в Данилово.

— Ну, хана мне. Мне еще жениха изображать надо, а я — инвалид.

— Где болит-то?

— Да вот щиколотка… Будто гвоздь раскаленный сидит.

Федор пристально поглядел на Митьку — в самом деле, парню было не до шуток, в нем, бледном, никакой жениховской прыти не видно.

— Пойдем, посмотрим, — сказал Федор.

Митька недоверчиво сощурился на него, но пошел следом — куда деваться?

— Аж зубы ломит, — пожаловался он, боязливо следя за Федором.

Федор перебирал стоявшие на полке тоненькие книжки. Точно такие же брошюрки видел он в каюте судового врача, помнится, даже листал их. В них описаны все нехитрые способы оказания первой медицинской помощи.

— Плясать пришлось? — спросил он притихшего Митьку.

— Это само собой… Да я родственника московского ублажить захотел. Он про иконы начал философию разводить. Мол, цены им нет, старинные, мол, сейчас только поняли и так далее. А я вспомнил: бабкины иконы в опилках под крышей валяются. Ну, полез, конечно, а как стал спускаться — грохнулся.

— Бог наказал…

— Точно, бог он — не фраер, он все видит, как говорит один мой дружок.

— Нашел, — обрадовался Федор. — Снимай ботинок, задирай штанину. Держи, читай сам.

— «Растяжение сухожилий или вывихи суставов являются следствием неосторожного…» — Митька, прервав чтение, спросил: — А вы кто, моряк или медик?

— Про флотскую находчивость слышал?

— Понятно… «Вывих устраняется сильным, достаточно резким оттягиванием поврежденной конечности». Понятно. Сила есть, ума не надо.

— Вот и хорошо, что понял. — Федор подошел к Митьке, ощупав вспухшую ногу, приказал: — А теперь ложись и хватайся за кушетку.

— Ногу не оторвите… Кха!

С минуту Митька лежал на кушетке мешком, не смея материться при Федоре. Потом в глазах его, красных и измученных, засветилось изумление. Он пошевелил ногой, обрадованно сказал:

— Ух ты! Потише стало…

— Теперь гуляй… — довольно улыбаясь, проговорил Федор.

Митька встал, чуть прихрамывая, прошелся по комнате, остановился перед Федором.

— Пойдемте к нам, а? — Митька стоял, забыв закрыть рот, от мучительного ожидания на лбу его прорезались две-три морщинки. — Что тут смешного, я серьезно прошу…

— Я еще к Саше должен зайти, — объяснил Федор. — К Саше Сазонову.

— Я знал, что Аня вчера у него была, — почему-то смутился Митька. — Хотел я зайти, потом раздумал. Неудобно все-таки. Парень концы отдает, а тут я — жених!

— Рано ты хоронишь Сашу, — строго сказал Федор. — Как раз к нему-то в первую очередь надо было заглянуть.

— Извиняюсь, не догадался, — растерялся Митька.