Последний снег

Не отрываясь, он глядел на парнишку, на его опавшую плоскую грудь, и вдруг ему, завороженному мыслью, что все дело в нехватке воздуха, самому стеснило дыхание.

— Он же здоровый, — сказал он, как если бы сказал о себе — совершенно убежденно. — Тут его закоптили, как леща.

Настасья покорилась, осторожно распахнула окно. Свет полоснул по лицу Саши, и веки его опять задергались, медленно приподнялись; глаза закатились, опустились, совсем справившись с веками, уставились на потолок. Свежо и радостно заструился по избе ветер, занес запах горелой соломы.

Федор смотрел на Сашу пристально и напряженно, как бы помогая парнишке осознать себя. Руки Федора заныли, словно бы в кубрике перед тем, как расшевелить лежащего в беспамятстве матроса.

— Хорошо, хорошо… — говорил Федор, видя, что плохо. — Как тебя зовут-то?

— Шаша, — шевельнул губами Саша и, кажется, разглядел на потолке точку — присохшую муху.

— Хорошо, — повторил Федор.

— Может, не надо, — испуганно зашептала Настасья. — Пусть уж… Может, вам поесть собрать.

— Я блинков давно не ел, — сказал Федор. — С медом.

— Блинков можно, — засуетилась Настасья. — Мука есть, огонь есть. Меда нет, пойду попрошу.

— Липового, цветочного, гречишного — любого меда. Килограмм бы съел.

— Сейчас, сейчас…

Настасья неслышно выскользнула, пробежала мимо окна, хлопнула калиткой.

— Кто-то про слонов говорил… Я слышал, — пролепетал Саша.

Говорил он слабо, одними губами, и Федору приходилось напрягаться, чтобы понимать его.

— Знаешь, — сказал Федор, встав рядом с кроватью. — Слоны сейчас научились летать.

— Как? — глаза Саши стали осмысленными, он увидел вдруг Федора. — А вы кто?

— Я-то? — Федор обрадовался так, что даже забыл, кто он. — Человек я…

— Вижу, — серьезно выговорил Саша. — Но ведь слоны…

— Слоны в Африке. Я там бываю. Потому, что я — старший помощник капитана дальнего плавания.

— Как же летают?

— Происходит эволюция, — начал врать Федор. — Сейчас в Африке выпадает больше осадков, то есть дождей. Образуются водные преграды. Слоны боятся глубокой воды, у них начинают расти уши. Вот такие, — Федор показал. — Ну, машут они ушами, взлетают…

— Хах, — выдохнул Саша, грудь его вздрогнула, сквозь кашель прорывался смех, жалобный, как стон.

— Такие, как ты, у меня невод вытаскивают, в котором по тридцати тонн рыбы, — сказал Федор, присаживаясь на край кровати. — А ты тут клопов давишь…

Пришла Настасья, тихонько ахнула, поставив банку с медом на табуретку, скрылась за ширмой.

Федор поднял банку на свет так, чтобы и Саша видел, какой он чистый, золотисто-теплый и густой, этот молодой мед.

— Всю зиму, пока ходили в Атлантике, мечтал о нем, — сказал он. — Здесь-то его навалом.

Саша усталыми, но уже совсем прояснившимися глазами следил за Федором. Видно было, что в нем постепенно возникает чувство вины и стыда — что вот он лежит, будто припаянный, на постели, уже не помня, сколько лежит.

— Нет, нет, ты лежи, — приказал ему Федор, когда Саша попытался оторвать голову от подушки. — Ты не торопись, всему свой черед, братишка.

Помолчал. Удивился, услышав, как затрещала сковородка — откуда это у Настасьи, на вид грузной и медлительной, взялась эдакая прыть? Федор не скрывал, что ему стало хорошо и приятно. Он подмигнул Саше, встал и направился за ширму, нашел чистую тарелку, подошел к печи. Нетерпение отразилось на его лице.

Приняв первый блин, дымящийся, в меру поджаренный, Федор опять присел на край кровати, предложил:

— Разыграем?

Саша, отказываясь, помотал головой.

— Рази его заставишь… — вздохнула Настасья.

— Я не заставляю, — сказал Федор. — Пусть мне будет хуже.

Он обмакнул еще горячий блин в мед и на виду у Саши стал с аппетитом есть. Мед стекал по подбородку, Федор смахнул его ладонью.

— Мама, дай полотенце, — тихо проговорил Саша.

— Спасибо, — сказал Федор. — Я-то сам чуть язык не проглотил.

Настасья подносила блин за блином. Федор ел, жмурился от удовольствия, мельком поглядывая на Сашу: не шевельнулась ли в нем хотя бы зависть?

Так продолжалось с полчаса. Настасья, смекнув, зачем Федор затеял это показное обжорство, все таскала ему блинов, покраснела от усердия и затаенной надежды.

— Ешь, кум, десятый блин, я их не считаю, — весело включилась она в игру.

Вдруг оба — Федор и Настасья — замерли. Саша всхлипнул, длинная судорога пробежала по его телу, какая-то сила подтолкнула его снизу, перевернула. Вдавившись головой в подушку, Саша протяжно застонал и заплакал.

Настасья кинулась к нему, но Федор, быстро встав с кровати, остановил ее.

— Это хорошо, — сказал он, чувствуя, как мутит его. — Пусть выплачется.

Он вышел на крыльцо, сел на ступеньку, переводя дух, осмотрелся.

День выстоялся, над землей высоко, победно светило солнце, тихо было вокруг, и в этой мягкой тишине едва слышно лопотали о чем-то два молодых тополя, раскачиваемые несильным ветром. С неба, где не было ни облаков, ни зноя, сходила благодать.

Федор дышал тяжело, будто исполнил непосильную работу, и долго приходило к нему облегченье.