Последний солдат Третьего рейха

Хозяйка посмотрела на меня с удивлением, к которому примешивался страх. Паула заерзала на стуле. Я казался им существом из другого мира. Хозяйка, решив, что в таком состоянии я испорчу ей фарфор, предложила Пауле вывести меня на свежий воздух. Повинуясь приказу, Паула вытащила меня из квартиры. Общество напившегося солдата, который в любую минуту может наделать глупостей, было ей явно не по нутру.

На лестнице моя стеснительность уступила место взявшемуся невесть откуда нахальству. Я схватил Паулу за талию и закружил ее в танце, перебирая заплетающимися ногами. Она нахмурилась и так резко оттолкнула меня, что я чуть не растянулся на полу.

— Прекрати, или я с тобой никуда не пойду, — сказала она.

Меня словно холодной водой из ушата окатили. Какой же я идиот! Из-за собственной глупости, может, навсегда потерял Паулу.

— Паула! — в отчаянии закричал я.

Я застыл на месте. Паула уже спустилась с лестницы и стояла в дверном проеме. Ее фигура была освещена солнцем.

— Ну ладно, — сказала она. — Пойдем, только держи себя как полагается.

Еще не придя в себя от оцепенения, я обрадовался внезапному счастью.

— Что ты еще хочешь посмотреть?

— Не знаю, Паула. Что ты скажешь.

Я еще не пришел в себя от страха Ясное дело, Пауле надоело возиться с пьяным солдатом. Надо было бы мне стать офицером. Раздраженный голос Паулы раздавался в моих ушах… В помутневшем сознании я слышал голос фельдфебеля:

— Эй, ты там. Садись в «татру».

— Ну, ты решил? Куда пойдем?

— Газуй. Смотри, куда едешь!

— На твоей форме пятна. В следующий раз будь осторожнее…

— Ну, ты уже решил?

Так точно, господин лейтенант! Да, конечно, Паула.

Неожиданно она схватила меня за рукав, выведя из полусонного состояния. Я взглянул на нее. Наверное, в моих глазах застыла печаль. Она удивилась.

— Пойдем хотя бы на площадь, — сказала она. — Там и решим. Пошли.

Паула потянула меня за собой. Я не сопротивлялся, хотя знал, что, если мы наткнемся на офицера или на военного жандарма, мой отпуск тут же обернется работой в трудовом лагере. Держать девушку за руку на улице строго возбранялось. Но, когда я сказал об этом Пауле, она лишь засмеялась:

— Об этом не беспокойся. Я же не напилась. Я их вовремя замечу.

Поскольку я почти потерял способность говорить, Паула взяла инициативу в свои руки. Она водила меня по всему городу, показывала и рассказывала, но я думать ни о чем и не мог, кроме нее.

Мне было хорошо с ней. Она все больше очаровывала меня своей искренностью и влекла чем-то таинственным и загадочным, чему я не находил названия, но чувствовал ежеминутно.

На ней была темная юбка и светлая шелковая кофточка с крохотным кружевным воротничком. По тротуару постукивали каблучки модных туфель. Мы шли по вымощенной брусчаткой улице с узенькими, выложенными плиткой тротуарчиками, отделанными каменными скосами и бордюрами. На стенах многих домов густо зеленел виноград. Некоторые из них до третьего этажа были увиты его цепкими лозами.

Возле готической громады собора улица сворачивала, а дальше над липами сиял широкий простор. Чуть поодаль виднелся каменный мост через ров. Это был въезд в древний, с полуразрушенными стенами замок, по другую сторону от которого в глубине тенистого парка высился дворец за фигурной оградой.

— Там теперь музей, — сказала Паула. — Мы туда когда-нибудь сходим, я обожаю старину. А теперь давай спустимся вниз, на набережную нашей красавицы Шпре.

Паула говорила искренне, но я не мог отогнать от себя чувство, что она лишь выполняет свой долг, а на самом деле не испытывает ни малейшего удовольствия от общения со мной.

Действительно, я невесть зачем плелся по аккуратным улочкам Берлина. Почему кто-то должен терпеть пьяного солдата только на том основании, что тот провел много месяцев в снегу, грязи и ужасе? Те, кто счастливы, не могут понять людей, которые боятся радости. Мне надо было еще научиться понимать других, приспособиться и вести себя спокойно, никого не шокировать, правильно улыбаться — не слишком широко, не слишком напряженно. Рискуя показаться грубым или безразличным, я должен цзбежать того впечатления, которое, как мне кажется, производил после войны во Франции, рассказывающего скучные истории о войне. Мне порой хотелось убить тех, кто обвинял меня во лжи. Мне, паршивому солдату, которому не повезло служить в армии противника, нужно было научиться жить, потому что умереть у меня не получилось.

В пять часов, у Одербркже, дав подробные указания, как вернуться на Клерингштрассе, Паула оставила меня. Прощаясь, она держала меня за руку и улыбалась, будто ей было жаль расставаться со мной.

— Вечером я загляну к Нейбахам, — сказала она. — В любом случае, увидимся завтра. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Паула.