Последний солдат Третьего рейха

Гальс, Грандск, Линдберг и я так и не расставались, как держались мы вместе и в минуты опасности. Нам было ясно одно: для нас война кончилась. О том, каковы будут последствия, мы не задумывались. Слишком много всего произошло, и мы никак не могли сориентироваться в ситуации. Но знали, что худшее уже позади. Теперь бывшие германские солдаты проходят реорганизацию. Союзники пересчитают пленных и скажут, что с ними делать. В реорганизации помогали наши офицеры, которые ходили в лохмотьях по рядам среди с иголочки одетых победителей. Военнопленные получили сигареты, кому-то досталась даже жвачка. Они пожевали ее, засмеялись и проглотили. Потом мы получали приказ и стали строиться в отряды. Нас что, снова пошлют на фронт? Но это невозможно! Фельдфебель, который от всего происшедшего совсем одурел, рявкнул отряду:

– Взять оружие!

В ответ раздался взрыв хохота.

Американцы совсем взбесились. Они вышли и стали на нас орать. Мы ничего не поняли, но стало ясно: надо вести себя как следует. Фельдфебель взял под козырек и застыл в ожидании выволочки.

Некоторое время спустя военнопленных осмотрел врач. Кого-то послали в госпиталь, кого-то отправили к офицерам. Те записывали их в отряды по расчистке местности. Каждого проверяла специальная комиссия, в которой обычно состояли представители различных стран антигитлеровской коалиции: канадцы, англичане, французы, бельгийцы. Мои бумаги попали к французу. Тот дважды взглянул на меня, затем заговорил по-немецки:

– Дата и место вашего рождения указаны верно?

– Я.

– Что-что?

– Да, – ответил я, на этот раз уже по-французски. – Мой отец француз. – Теперь я говорил по-французски с таким же трудом, как по-немецки в Хемнице.

Собеседник недоверчиво воззрился на меня. Помолчав минуту, он снова заговорил, теперь уже по-французски:

– Так получается, вы француз?

Я и не знал, что сказать. Три года немцы убеждали меня, что я немец.

– Наверное, да, герр майор.

– Что значит «наверное»?

Я совсем смешался и замолчал.

– Так почему же ты сражаешься в рядах противника?

– Не знаю, герр майор.

– Да что ты заладил: «герр майор», «герр майор»! Какой я тебе к черту «герр майор»! Называй меня господин капитан. Идем со мной.

Он встал. Я поплелся за ним. В грязных рядах зеленых шинелей я различил взгляд Гальса. Я махнул ему и тихо проговорил:

– Гальс, оставайся здесь. Я мигом.

– С кем это ты там разговариваешь? – раздраженно спросил капитан.

– Это мой друг, господин капитан. – Я никак не мог перейти на французский.

– Да перестань ты говорить по-немецки. Что ж, французский-то совсем позабыл? Ступай сюда.

Я пошел за ним по бесконечным коридорам и испугался, что не смогу снова найти Гальса. Наконец мы зашли в какой-то кабинет. Четверо французов беседовали с женщиной. Та вроде бы обращалась к ним по-английски.

Капитан сказал, что у нас возникло затруднение. Меня подвергли подробному допросу. Но ответы не показались им слишком убедительными. Голова раскалывалась. Мои оправдания никто не слушал.

Один офицер обозвал меня ублюдком и предателем. Но я не возмутился. Им в конце концов надоело со мной возиться. Они послали меня в комнатушку этажом ниже. Там я провел целый день и целую ночь. Я думал о своих товарищах, особенно о Гальсе: вот он сидит сейчас и недоумевает, куда я запропастился. У меня возникло предчувствие, что я больше никогда его не увижу. От возбуждения я не мог заснуть.

На следующее утро дружелюбно настроенный лейтенант пришел за мной. Меня провели в тот же кабинет, что и накануне, и попросили сесть. Подобные любезности оказались для меня полной неожиданностью. Я вел себя так, будто со мной впервые обращаются по-человечески.

Молодой лейтенант просмотрел мои бумаги и заговорил:

– Вчера мы не знали, как с вами поступить. Нам известно, что гитлеровцы вынуждали служить в армии тех, у кого отец был немцем. В подобном случае мы должны были на какое-то время оставить вас в лагере для военнопленных. Но у вас-то немка мать. Это не дает нам оснований задерживать вас. Я рад, что все так получилось, – дружелюбно добавил он. – Теперь вы свободны. Так и значится в документах, которые я вам вручаю. Возвращайтесь домой и продолжайте прежнюю жизнь.

– Домой! – Мой дом теперь так же близко, как Марс.

– Да, домой.

На мгновение он замолчал, чтобы я мог вставить слово. Но я тоже молчал. Я никак не мог прийти в себя, и нужные слова не лезли в голову.

– Тем не менее для очистки совести я советую записаться во французскую армию и вернуться к нормальной жизни полноценным гражданином.

Но я почти не слышал его. Мои мысли были с Гальсом. Я будто во сне услыхал:

– Вы согласны?

– Да, господин лейтенант, – ответил я. Звук моего голоса стал чужим.

– Поздравляю. Вы приняли верное решение. Распишитесь вот здесь.

Я поставил подпись, даже не задумываясь, что подписываю.

– Вас вызовут, – сказал он, закрывая папку с моими документами. – Возвращайтесь домой и попытайтесь забыть обо всех неприятностях.

Я по-прежнему молчал как рыба. Даже у дружелюбного лейтенанта кончилось терпение. Он встал и проводил меня до двери.

– Ваши родители знают, где вы?

– Наверное, господин лейтенант.