Последний солдат Третьего рейха

Проглотив последние крохи хлеба, мы так и остались голодными. Всем хотелось пить, но фляги уже были осушены сразу после боя. Мы добились разрешения пойти поразмяться, но не более того. Бочек с водой поблизости не было: местность вокруг была необитаемая. Пришлось собирать воду с листьев деревьев. Напившись, мы отправились в путь с мотоциклетным полком.

Дождь наконец прекратился, но время от времени сверкали молнии и гремел гром. Были и другие вспышки, но они к грозе отношения не имели. Это стреляли орудия у Конотопа. Там шел грандиозный бой.

Мы надеялись увидеть крышу над головой для ночевки. Вместо этого нам предстояло выдержать очередное сражение. Лицо светловолосого парня, который совсем недавно играл на гармонике, постарело на двадцать лет.

Прибыли в город, темный, обезлюдевший. То и дело взлетали осветительные ракеты. В воздухе раздавался грохот взрывов, от которых вылетали стекла.

Снова пошел дождь, правда небольшой. Раздался приказ выйти из грузовиков. Сбившись в кучу, мы пошли за командирами, а водители грузовиков оставили свои машины на улице рядом. Глаза слипались. Я, как робот, следовал за солдатом, идущим впереди меня, и даже не осознавал, что меня снова ведут в бой.

Что же случилось той ночью в Конотопе? Я помню взрывы, пожары, обрушившиеся дома и темные улицы. Ручьи воды и потяжелевшие сапоги, которые я едва волочил. Отекшие ноги. Стук в висках. Ужасная усталость, клонившая меня к земле. Тяжесть ранца и патронташа. И враждебный мир…

Утро было серенькое, как утро приговоренного к казни. Меня сломил сон, и я забыл про кошмарную явь. Мы разлеглись на лестничной площадке, крыша которой защищала нас от дождя. Правда, иногда порывы ветра доносили и до нас капли дождя. Проспали несколько часов. Затем нас разбудили. Лица у всех — белые и вытянувшиеся. Наши родители, наверное, не сразу бы узнали нас. Голова раскалывалась от боли. Я лежал и думал, что принесет нам новый день.

Перед моими глазами стояло облупленное здание в несколько этажей, далее несколько жалких лачуг, служивших убежищем бродячих котов и солдат, ищущих место для постоя. В дальнем конце улица была перегорожена камнями. Накануне вечером русские обстреляли город.

Я пытался увидеть еще хоть что-то, но тут подошел ветеран с двумя котелками горячего супа. Одному Богу известно, где он его обнаружил. Его серая грязная форма соответствовала по цвету окружающему фону, а исхудалое лицо под тяжелой каской как нельзя лучше подходило к обстановке. Я поднял голову: небо покрывалось серыми облаками.

— Кто хочет есть, тому лучше проснуться, — произнес ветеран, поставив котелки.

Я растолкал Гальса. Он вскочил, но, поняв, что дело не в обстреле, собрался и, что-то пробурчав, выпрямился, потирая затекшее тело.

— Господи, как я ото всего устал, — произнес он. — Где мы и какого черта нам здесь понадобилось?

— Идите поешьте, — сказал ветеран.

Мы молча поглощали суп, который уже начал остывать. Кто-то предпочел еще поспать. Но тут поступил приказ: отправляться в путь. Мы пошли через разрушенный район Конотопа. Мы так устали, что лишь разрывы снарядов или рев самолета заставляли нас бросаться на землю. А затем мы вставали и снова плелись.

Я чувствовал, что заболел. Голова раскалывалась, спина ныла, меня трясло, как в лихорадке. Но что поделать… Если станет совсем плохо, попытаюсь попроситься в госпиталь. Но для этого не иначе как придется упасть в обморок.

Мы оказались в районе, который пострадал больше остальных. В развалинах стоял огромный «Тигр». Взрыв мины повредил ему правую гусеницу, но это не мешало ему посылать снаряды в сторону противника.

В развалинах могли быть русские. Мы осторожно пробрались через руины и в конце концов получили приказ остановиться. Надрываясь от усилий, мы с Гальсом подтащили ко дну окопа тяжелые камни, чтобы не сидеть в воде. Смотрели друг на друга и молчали. Все и так было сказано. События разворачивались так быстро, что от одного этого можно было сойти с ума.

— Ну и запаршивел же ты, — наконец проговорил Гальс.

— Я болен.

— Все мы больны, — ответил Гальс, не отрывая взгляда от развалин. На секунду наши взоры встретились, и на лице его я прочитал глубочайшее отчаяние.

Что с нами будет? Эта мысль преследовала меня. Не может же так дальше продолжаться! Мы живем уже год как цыгане. Да и это слабое сравнение. Даже беднейшие цыгане и то живут лучше. Прошел целый год, и сколько же друзей я потерял. Всколыхнулись воспоминания: Дон, шоссе имени Третьего Интернационала, Учени, батальоны солдат, Эрнст, Темпельгоф, Берлин, Магдебург, ужасы Белгорода, отступление и Вортенберг, истекающий кровью.