Последний солдат Третьего рейха

В окоп завалилось еще около тридцати солдат. Они без стеснения стали нас распихивать: каждому хотелось забраться поглубже. Шансов выжить у тех, кто остался снаружи, не было. Вся земля покрылась воронками от снарядов. Доносился топот солдат, бегущих в укрытие. Но обстрел не прекращался, и погибали те, кто уже решил, что спасся.

Раздался рев истребителей. Мы закричали «Ура!» пилотам люфтваффе. Прошло несколько секунд, и обстрел прекратился. Оставшиеся в живых офицеры подавали сигналы к отступлению. Из окопа, как кролики из норы, преследуемые удавом, стали выползать солдаты. Мы уже было влезли, но тут раздался рык фельдфебеля (он был еще жив):

— А вы куда? Мы обязаны остановить контрнаступление русских. Приготовьте пулемет к бою.

На дне окопа, который теперь было не узнать, лежало шесть трупов солдат из гитлерюгенда. Из ямы, образовавшейся слева, торчали сапоги Крауса. А гренадера засыпало полностью.

При помощи ветерана, лицо которого было залито кровью, нам удалось установить на место пулемет. Местность перед нами изменилась до неузнаваемости: повсюду виднелись ямы, как будто тут поработал мощный экскаватор. Везде нашим взорам представлялась одна и та же картина: дым, пламя, трупы. Вдали, через завесу из пыли и дыма, проглядывали огненные гейзеры: это наши «Мессершмиты» сбросили бомбы на русскую артиллерию; похоже, они подожгли склады с боеприпасами. От взрывов со страшной силой сотрясался воздух и все вокруг горело.

— Ублюдки! — кричал ефрейтор. — Наконец-то они получили по заслугам.

Наши истребители повернули на запад, и русская артиллерия снова открыла огонь. Главной мишенью ее стали танки: они беспорядочно отступали, треть их была уничтожена.

Когда в наш окоп ворвались обезумевшие от страха солдаты, они чуть не сломали мне руку, но в тот момент я ничего не ощущал. Теперь же я почувствовал зверскую боль, которая никак не желала отступать. Впрочем, дел у меня было по горло, так что слишком сокрушаться о здоровье не приходилось. На севере и на юге продолжался обстрел. Затем нас снова охватил ураган, сея боль и ужас. Солдаты нашего взвода дышали с таким трудом, с каким дышит инвалид, который только что выздоровел и вдруг понял, что у него совсем не осталось сил жить. Мы потеряли дар речи, не находили слов, чтобы выразить то, что чувствовали. В душе тех, кому пришлось пройти через то, через что прошли мы, навечно остается подспудный страх, с которым человек не в силах совладать. С годами этот страх лишь усиливается, и с ним ничего нельзя поделать: даже я, пытаясь выразить пережитое, не могу об этом говорить.

В оцепенении, забытые Богом, в которого многие из нас верили, мы лежали в окопе, напоминавшем теперь гробницу.

Время от времени кто-нибудь выглядывал наружу: смотрел, не движется ли на нас с севера, из песчаной пустыни, смерть. Мы потеряли жизненные ориентиры: забыли, что люди созданы не только для войны, что жизнь продолжается, что помимо страха есть надежда, другие человеческие чувства, что иногда встречается настоящая дружба, что человек даже может влюбиться; что в земле можно не только хоронить мертвых, но и выращивать хлеб.

Мы потеряли способность думать, двигались без единой мысли в голове. От пребывания в окопе, битком набитом солдатами, руки и ноги перестали слушаться: слишком много энергии уходило на то, чтообы растолкать живых и мертвых соседей. Фельдфебель без конца повторял, что мы должны удержать позицию, но каждый новый разрыв все глубже загонял нас на дно траншеи.

Мы не успели понять, что уже прошел день и наступила ночь. С нею вернулся наш страх. Линдберг совсем лишился рассудка: он впал в ступор и уже ни на что не обращал внимания. Состояние судетца было немногим лучше. У него начался тик, рвота, которую было невозможно остановить. Весь наш взвод охватило безумие. Будучи в почти бессознательном состоянии, я увидел, как гигант, которого в обычное время я знал под именем Гальс, пробрался к пулемету и открыл пальбу в воздух. Фельдфебель в ярости колотил по земле сжатым кулаком, затем набросился на одного из оставшихся в живых гренадеров. Тот еще сохранял присутствие духа, но после этого происшествия он в трансе уставился на фельдфебеля и разрыдался. Я понял, что вот-вот упаду в обморок, стоял и выкрикивал проклятия. От ярости я совсем обессилел, в голове все закружилось, и я упал на край траншеи. Мой распахнутый рот наполнился грязью. Меня затошнило: я знал, что рвота не прекратится, пока желудок не очистится. Ничего не соображая из-за тошноты, я нащупал руками опору. Вдруг, как в кошмарном сне, в окружавшей нас тьме вспыхнуло яркое пламя. У меня возникло странное чувство, будто я дома, все вокруг мне мерещится, а пламя, спустившееся на нас, — всего лишь падающая звезда.

Мои товарищи стояли, не меняя позы, они словно заснули с открытыми глазами. К полуночи обстрел стих. Но никто даже не пошевелился. Мы настолько обессилели, что любое движение казалось пыткой. Лишь ветеран смог достучаться до нашего сознания:

— Ребята, не время спать: как раз сейчас иваны пойдут в атаку.