Последний сон разума

— По граммульке? — предложил Митрохин.

— Плесни.

Они выпили и расслабились окончательно.

— Пошли спать! — скомандовал тепловик.

Оба зевали, а потому по-быстрому поднялись, прошли в спальню и улеглись в одежде на кровать, в которой еще недавно их ублажала Светка.

Через пять минут друзья храпели.

Митрохин не зря волновался. Спускаясь по лестнице, Светка услышала в квартире № 12 жизнь и тихонько постучалась в дверь проживающего соседом милиционера.

Совершенно пьяный, но крепко стоящий на ногах майор Погосян открыл ей, пригласил даму внутрь, помог снять пальто и проводил к столу, который был заставлен армянской едой и украшен двумя бутылками ереванского коньяка.

— Садись! — скомандовал он и плеснул коньяку в фужер.

И она села и выпила.

И он выпил.

Молчали, а потом майор сказал, что скоро отправится на тот свет.

Светка хотела было опротестовать такое заявление, но язык во рту умер.

А потом они с майором здесь же, возле стола, любили друг друга, но оба чувствовали в нежных местах анестезию, а потому быстро прекратили это занятие и вернулись к алкоголю.

За окном горела луна.

Они сидели и молчали, пока к окну не подлетел какой-то голый мужик с огромными ногами, похожими на дирижабли, к тому же горящими светом, как луна на небе. Мужик и луна сочетались цветовой гаммой.

— А я его знаю, — пролепетала Светка пьяно. — Это участковый из Пустырок. Он меня про Ильясова спрашивал…

— Здрасьте, товарищ майор! — донеслось из открытой форточки.

— А, это ты, Синичкин, — признал командир. — Летаешь?

— Летаю, — согласились из-за окна.

— А я, вот видишь, тут с женщиной!..

Светка совсем не удивлялась, что какой-то мент летает за окном, к тому же светится. Ей, отравленной алкоголем, вдруг захотелось пожаловаться стражам порядка, что ее побили в своей же квартире, но язык по-прежнему не слушался, и она перестала сопротивляться усталости, закрыла глаза и заснула. Сквозь сон Светка чувствовала, как пальцы майора трогают ее грудь, но она была во сне не против, да и, как помнится, наяву тоже.

— Умру я… — услышала продавщица и не знала, приснились ей эти слова или прибыли из реальности. — Скоро Новый год!..

Митрохин и Мыкин проснулись следующим утром с распухшими головами и медленно поползли к холодильнику. В нем они нашли бутылку финской водки, которая, как гласила реклама, когда-то была холодной родниковой водой, откупорили ее, потрясываясь организмами, и по очереди хлебнули сорокаградусного родника.

Огурец в белом «Аристоне» нашелся один, да и то вялый; им хрустнули по очереди и после в унисон сказали блаженное «а-а-а-а!».

Затем сожрали яичницу из восьми яиц, помеченных буквой «А», значит диетических, потом глотнули из родника уже цивилизованно, через стопки, и сели в разные углы комнаты, слегка порыгивая от удовольствия.

— Светка — человек! — блаженно проговорил Мыкин.

— Ага, — подтвердил Митрохин. — Сегодня я ее по-настоящему тюкну!

— А кто даст?

— Кто-кто? Она…

— Я не дам!

— Чегой-то ты! — обиделся Митрохин.

— Здесь одна попытка дается! Баба моя. Я не хочу, чтобы она через тебя неприятные ощущения имела! Понял?.. К тому же выгонит!

Митрохин был обижен, но вынужденно кивнул, согла-шаясь, так как понимал, что, если Светка их попрет, деваться будет некуда!

— Давай мента замочим?! — неожиданно предложил он, сублимируя половую энергию в русло агрессии. — Столько от него проблем!

— Совсем голова мягкая стала?

— А чего терять? Ильясова мы грохнули, и мент обещал вышку за это!

— На понт брал. Сейчас смертную казнь отменили. Совет Европы настоял.

— Тем более. Пожизненно нам и так дадут. Так хоть напоследок менту отомстим!

Мыкин ничего не ответил, просто сидел и смотрел в окно на то, как падает снег.

— Хочешь, я ему сам в башку стрельну? — предложил Митрохин.

— Я людей не убиваю.

— Так я и говорю, сам стрельну!

— А если у него дети?

— А у меня их нет?

— Он работу свою делает.

— Так вот за то, что он так хреново работу свою делает, я его и… — Митрохин наставил на Мыкина указательный палец и чмокнул губами. — Мы что, Ильясова нарочно убили? А? Скажи мне? Не было ведь умысла!

— Не было, — согласился тепловик.

— Харя у него вампирья, рожа татарская! Ненавижу! И жена моя его ненавидит, и Елизавета!..

При упоминании о дочери Елизавете Митрохин вдруг расстроился лицом и с болью в сердце представил свою плоть от плоти со шприцем в руке. От этого видения его всего передернуло, и свое чувство родитель вновь перевел в агрессию, подскочив к Мыкину:

— Дай «ТТ»!

— Ты чего это?

— Мента грохну сегодня же!

— Остынь, придурок! Обоих нас спалишь не за понюх!

— Ах, ненавижу! За что нас к стенке, скажи мне!

Митрохин забегал по комнате, совсем потеряв самообладание. Лицо его стало молочного цвета, а руки ходили ходуном в разные стороны, словно он искал чье-то горло, чтобы сдавить его в одно движение.

— Охолони! — крикнул Мыкин.

— А-а-а! — завопил друг.

Тогда тепловик поднялся из плюшевого кресла, подошел к Митрохину и ударил его в челюсть. Удар был несильным и незлобным, но достаточным, чтобы привести подельщика в чувство.

— Ты что?!. — изумился Митрохин.

— Из терапевтических соображений. Контроль теряешь!