Хлипкая дверь каморки дрожала. Болотница уже перебила о нос горгульи все кружки и теперь напускала на неё самонаводящуюся швабру с боеголовкой из особенно злобных тряпок. Но уже было ясно, что швабра надолго не поможет.
Ева пожалела болотницу и решила действовать:
– Чего они боятся? Солнечного света?
– И соли, – словоохотливо прибавил Филат. – Запусти в неё солонкой!
Недалеко на полу валялась солонка. Ева бросилась к ней.
– Стой! Я пошутил! – запоздало крикнул Филат, но солонка уже летела в горгулью.
– Во бабка без тормозов! – ахнул кто-то.
Ева увидела прячущуюся за портьерой Белаву. Врезавшись горгулье между крыльями, солонка отскочила на пол и даже не разбилась. Издав скрежещущий, полный недовольства звук, горгулья стремительно повернулась. Ева увидела страшную обезьянью морду и попятилась. Горгулья прыгнула, раскинув крылья, – и вдруг словно исчезла. Ева задрала голову, но различила лишь тёмные своды подвала и деревянные, плесенью покрытые балки.
И тут на неё упала тень. Упала сзади, и Ева осознала, что она больше не одна в этом мире. Кто-то затаённо дышал ей в ухо. Ева перестала пятиться, чтобы не врезаться спиной в это страшное, и медленно повернулась. Горгулья была от неё даже не в полуметре, а гораздо ближе. Она пока не бросалась, но верхняя губа её угрожающе приподнималась.
– Эй, ты! Да-да, ты, ты! Парле рус? Это я велел солонку бросить! Меня и лови! – крикнул, показываясь из-за сундука, Филат.
Он надеялся отвлечь горгулью от Евы, но горгулья даже не повернулась на его крик. Она поднялась на задние лапы и зарычала. Правый клык её был стёсан – похоже, если днём от неё отбивался камень, то эта рана оставалась и у ожившей горгульи.
Ева подумала, что это всё, конец, но тут на морду горгулье прыгнуло что-то маленькое, золотисто-полосатое, и, ужалив её в нос, скрылось к Еве в рукав. Горгулья отдёрнула голову и удивлённо застыла. Теперь она выглядела как овчарка, которая, издали залаяв на прохожего, подбежала к нему и вдруг поняла, что это хозяин в новой куртке.
У Евы же вдруг улетучился страх.
– И чего ты рычишь? Что ты этим хочешь сказать? Тебя что, боярышником отпаивать? Какое у тебя послание миру? – строго произнесла она, обращаясь к горгулье.
Про «послание к миру» была любимая фраза Евиной мамы. Почему-то, услышав её, самая безбашенная из её собак затихала и будто говорила сама себе: «И правда, чего это на меня нашло?»
Горгулья перестала рычать, осела на задние лапы и вопросительно склонила голову набок. Потом потёрла укушенный нос.
– Вот это правильно! – похвалила Ева. – Умница! Сперва надо подумать, а потом что-либо делать!
Ева вгляделась в морду горгульи и нахмурилась. Укус котошмеля не выглядел опасным, но выше укуса, ближе к переносице, в коже застряла длинная щепка. Кажется, от сломанной швабры. Щепка должна была причинять горгулье сильную боль. В такие минуты Ева забывала всё на свете. Сейчас она видела лишь горгулью, которой нужно было помочь, и не замечала ни Белаву, глазеющую на неё из-за портьеры, ни изумлённого стожара, распахнувшего рот так, что в него легко вошёл бы целый апельсин, ни Албыча, похожего на грозную, неподвижно и с непонятным выражением созерцающую её гору.
– А ну подойди! Давай посмотрим, что там у тебя!
Замолкать сейчас было нельзя. Звук человеческого голоса действует на испуганного зверя успокаивающе. Горгулья с угрозой зарычала и отодвинулась, не позволяя прикасаться к своему носу.
– Боишься? И правильно делаешь! Только не меня надо бояться, а сепсиса… Этой шваброй не бочки со спиртом мыли! Сиди смирно! Я собираюсь тебе помочь!
Осторожно и медленно, чтобы горгулья видела её руку, Ева взялась пальцами за щепку и потянула её. Горгулья продолжала тихо рычать, но рычала уже скорее жалобно. Когда же Ева извлекла щепку, она заскулила с явным облегчением, что всё закончилось.
– Умница! Теперь бы чем-то обработать… – пробормотала Ева.
И она бы непременно обработала рану, но в эту секунду кто-то широко распахнул дверь снаружи. Яркий солнечный свет упал на сидящую горгулью – и по телу её пробежала изморозь. Вначале она коснулась лап, потом спины и крыльев. Последней окаменела голова, а самыми последними – глаза. И в глазах этих Ева видела не обезьянье лукавство, а собачью непонятую грусть и верность.
К Еве подбежал Филат и в восторге хлопнул её по плечу:
– Тебя не тронула горгулья! Обалдеть! Признавайся, как ты это устроила?
– Никак! – огрызнулась Ева, ещё не простившая ему солонки.
– О, класс! Научи меня тоже делать «никак»!
Ева грустно погладила окаменевшую горгулью по носу. Горгулья во время лечения вела себя лучше, чем сирийский хомяк, которого она выпутывала однажды из шерстяной тряпочки. Пока Ева его освобождала, хомяк ухитрился укусить её несколько раз, а зубы у него были острее шила.