Последний Танцор

Все это слишком утомительно, и Доктор Смерть слышала это слишком часто. Ей где-то под тридцать, у нее длинные черные волосы, черные кожаные мини-юбка и жилетка, черные высокие сапоги и белый шелковый бюстгальтер. Она напевает, глядя сквозь зеркальные очки на горящий бульвар Снов, байкеров и репортеров, снимающих все это для Второго канала новостей. Охваченные пламенем здания отражаются в стеклах ее очков как кинокадры.

— Абсолютное совершенство, — тихо говорит Доктор Смерть. — За исключением того, что я все равно умру. Я идеальна и все же должна умереть. Я почувствовала себя...

— Обманутой богами?

Доктор Смерть начинает с величайшей аккуратностью сворачивать «косячок» у себя на коленях.

— Точно. Вот я и поехала кататься. С восходом солнца. Врубила стерео на полную. Громкая музыка. Хендрикс, Ван Хален, другие, кто умеет по-настоящему обращаться с гитарой. Я шла под сто двадцать в тумане по шоссе на берегу Тихого океана.

Трент кивнул:

— Действительно обалденный момент.

Доктор Смерть указывает на «косячок», лежащий, словно жертва, на алтаре ее коленей.

— А это обалденный «косяк». Хочешь затянуться?

— Конечно.

Она передает ему самокрутку, Трент прикуривает, затягивается один раз и возвращает. Доктор Смерть затягивается так глубоко, что самокрутка сгорает до середины, и выбрасывает ее в окно. Она включает в «мустанге» первую скорость, все еще удерживая педаль сцепления, и, не выдыхая, утапливает педаль газа так, что машина невыносимо громко ревет, демонстрируя все свои лошадиные силы. Дым марихуаны искажает черты ее лица, и Доктор Смерть кричит:

— Ненавижу эту безбожную культуру! — А потом резко отпускает педаль сцепления, и «мустанг» с визгом срывается с места, оглушительно пукнув выхлопной трубой.

Они несутся в западном направлении — по Бульвару Снов к океану, виляя между бандами байкеров. Доктору Смерти приходится повышать голос, чтобы ее было слышно.

— До того как я бросила школу, у нас был учитель истории, пытавшийся убедить нас, какая случилась огромная трагедия, когда римляне завоевали древних греков. Потому что греки были намного цивилизованнее, потому что они были художниками. — Доктор Смерть поворачивается направо, смотрит на Трента, не следя за дорогой, с нажимом заявляет: — К черту искусство! Римляне построили дороги. Они были первыми. Они строили дороги не для создания империи; у них появилась империя, потому что они построили дороги, выровняли и замостили землю, положили гравий, а поверх него — камень. Это дало возможность людям путешествовать, встречаться с другими людьми и другими народами. Это благоприятствовало обмену информацией и развитию личной свободы.

Трент улыбнулся:

— Белинда, ты переоцениваешь значение информации. Доктор Смерть кивает:

— Информация — еще не знание. А знание — еще не понимание. Понимание — не мудрость. Мудрость — не есть правда. Правда — это не красота, красота не любовь, а любовь — не музыка. Музыка — это все!

— Чьи это слова?

— Сейчас... Фрэнк Заппа. Трент трясет головой:

— Никогда о нем не слышал.

— Я всегда хотела заниматься музыкой, — внезапно признается Доктор Смерть. — Это все, чего я по-настоящему хотела. Но я не могу петь.

— Лентяйка. — Следует большая, насыщенная пауза, заполненная благоуханием горящих зданий. Пятнадцатиэтажное строение справа от них с грохотом рушится, и это удивительно красочное зрелище. — Не хочешь, — предлагает Трент, — прошвырнуться по хайвею на полную катушку?

— Идет. — Доктор Смерть сворачивает в боковую улицу, потом на съезд к магистрали и на саму магистраль. — Однажды я была в Сан-Франциско, — мечтательно произносит она, — так у них там есть разноуровневая двойная петля с подъемами и спусками. Я до сих пор помираю от зависти.

Они виляют по асфальту, обгоняя идущий транспорт на бешеной скорости, ветер играет длинными черными волосами девушки. Ей приходится кричать, чтобы заглушить свист ветра:

— Я уже говорила тебе, что когда проснулась сегодня утром, то поняла, что я абсолютное и полное совершенство?

— Да, — отвечает Трент.

Доктор Смерть кивает и произносит совсем другим тоном:

— Так я и думала.

Затемнение.

— Где мы?

Они стоят на бетонированной дорожке рядом с невысокой каменной стеной на краю высокого обрыва и смотрят на огромный город, который Трент не узнает. Неподалеку от них вздымается в небо купол обсерватории.

— Гриффит-парк, — говорит Доктор Смерть. — Лос-Анджелес. Сейчас одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год. Только что закончились Олимпийские игры. — Она умолкает, глядя на сияющее море огней. — Мне двадцать восемь лет. На три года старше, чем ты сейчас. У меня нет прав на вождение автомобиля, нет карточки социального страхования. Нет счета в банке. Ни в одном досье в мире нет моих отпечатков пальцев. Меня никогда не арестовывали. Все называют меня Доктор Смерть; я уже так давно не пользовалась именем, полученным при рождении, что почти забыла его.

Прохладный ветерок приносит на крыльях пряный аромат цветов и зелени, заглушающий легкий запах выхлопных газов.