Последний трамвай

В классе поднялся страшный шум. Одни кричали, что Алик Кошкин закрыл бы собой вражеский дот. Другие, что ему бы помешало пузо. А третьи соглашались с мальчиком с последней парты. Который уже получил по голове от Алика рюкзаком и готов был ответить.

– Тише, дети, тише! – пыталась восстановить порядок в классе учительница. – Никто из вас в случае войны не перешел бы на сторону врага. Я в этом уверена. Ведь мы столько часов посвятили вашему военно-патриотическому воспитанию. И причем тут папа-чиновник!

Но джин уже был выпущен из бутылки. Все накопившиеся обиды в классе вырвались наружу. В полицаи и во власовцы кроме Алика Кошкина были зачислены еще несколько отличников. По классу летали учебники и тетрадки. А девочка, хотевшая повторить подвиг Зои Космодемьянской, длинной линейкой ударила мальчика из 28 панфиловцев и получила в ответ:

– Дура!!!

Наконец, с большим трудом, порядок бы восстановлен. Учительница рухнула на стул и жалобно посмотрела на свой еще недавно примерный класс.

– Дети, ну что же вы делаете. Что творите?

– А вы что творите, – тихо спросила ее не принимавшая участия в потасовке Оля Кривницкая. – Скажите нам, Елена Сергеевна?

Сон

Самое противное на войне – это запах. Война пахнет человеческим дерьмом, раздавленными вшами и блевотиной механика-водителя Хершеля. Он блюет уже третий час прямо на своем рабочем месте. Конечно, перепутать в танке шнапс с керосином может каждый. Но ведь не во время прорыва русской линии обороны. К тому же, иваны так прижали нас артиллерийским огнем, что и не высунуться до темноты.

Ночью командир батальона пришлет ребят из ремвзвода, а лучше другой "Тигр", и нашу машину с бортовым номером "545" вытащат из воронки, в которую завалил ее Хершель. Знал ведь, что задний ход без команды нельзя давать. Вернемся домой – буду искать себе другого механика-водителя. А Хершеля – под трибунал.

Каждый "Тигр" обходится Фатерлянду в миллион рейхсмарок . Шестьдесят три тонны, спокойно развивающие сорок пять километров по шоссе и двадцать по пересеченной местности, семьсот лошадиных сил, четыре карбюратора, пятьсот тридцать литров топливных баков – и все это отдать в руки студенту-недоучке из Нюрнберга.

Все героя из себя корчил. Герои на этой войне погибают первыми. Героев в экипаж брать нельзя. Пусть они в пехоте врукопашную с иванами дерутся. В танке должны воевать спокойные и рассудительные. Особенно сейчас, в конце августа 43-го, когда русские прижали нашу 8-ю армию в Харькове. И меня, командира Т-VI Вальтера Хорна, этот факт весьма беспокоит. Когда мы вошли в Россию на чешской пукалке 38-т с 37-мм орудием с двумя пулеметами и когда пересели на Т-IV с 75-мм пушкой, я радовался жизни и считал дни до победы. А еще мне очень нравилась черная форма и рассказы дома во время отпуска о героических подвигах немецких солдат и о трусливых иванах, сдающихся в плен при одном виде наших танков.

Сейчас в армии есть и "Тигры", и "Пантеры", и шестиствольные реактивные минометы, а мы отступаем. Впрочем, долой сомнения. Я солдат и должен выполнять приказы. Сейчас самое главное – дождаться темноты и не подпустить русских к танку. Вот и наши уже показались. Судя по номеру, машина моего друга Отто Штайнера идет на помощь. Он заводит буксир и вытаскивает нас из злополучной воронки. "Тигры" отходят на безопасное расстояние. Отто открывает люк командирской башни, высовывается по пояс и кричит:

– Вальтер, ты не видел мои очки? Мне надо срочно оплатить счета за квартиру. И хватит спать, скоро к нам придут Кнобельсдорфы.

Я открываю глаза и вижу Марту, склонившуюся надо мной.

– Тебе опять снится все тот же сон? – устало спрашивает она, поправляя плед.

– Да, – киваю я головой и снова засыпаю.

Из "Тигра" вываливается экипаж и падает на пожелтевшую от жары и гари траву. Я подхожу к Хершелю и бью его кулаком по худому, заблеванному лицу. Все отворачиваются, делая вид, что ничего не замечают.

– Вальтер, если ты не встанешь, то будешь принимать гостей в постели. Кнобельсдорфы уже звонили. Они будут с минуты на минуту. Тебе все-таки надо обратиться к психиатру. Этот сон тебя доконает. Надо же умудриться тридцать лет видеть одно и то же.

Тридцать лет, из них десять в России. Пермская область, поселок Родимовка. Лесозаготовки и фройлен Люба из столовой. Три года войны, десять плена, двадцать лет в бундесвере. Жизнь прожита. Но сейчас к нам идут Кнобельсдорфы. Надо просыпаться.

Вилли Кнобельсдорф – командир нашего батальона. Мы верили в него, как в Бога, еще в сорок первом получившем из рук фюрера рыцарский крест с дубовыми листьями.

– Все спишь. Все видишь Хершеля. Кстати, откуда взялся керосин в танке? Ведь это было строжайше запрещено.

– На войне много что запрещено. Керосином мы заправляли лампы для освещения блиндажа. Когда Хершеля расстреляли по приговору военного трибунала, я взял нового механика-водителя. Это нас и погубило. Хершель бы никогда не свернул в лес.