Последний вагон

Последняя фраза не являлась оскорблением. Алекс почувствовал в этих двух словах сострадание и даже… ЛЮБОВЬ И ему захотелось по-детски зарыдать. В голос! Гопник не осудил его. Это вообще не вязалось с образом пьяного разгильдяя. Больше было похоже на слова рано ушедшего из жизни папы. Теперь он хорошо его понимал, ведь Алекс тоже был отцом! И его сердце тоже рвалось от боли, видя состояние дочери. Она находилась в рабстве, и достаточно уже давно. И выхода из него не было! Как он мог ей помочь?! Даже если и отдал бы свою жизнь, разрушенную вдребезги семью восстановить невозможно. Алекс до боли сжимал ручку двери. На его глазах появились слёзы. Он удивлённо смахнул их со щеки и попробовал на вкус. Потом взглянул на замызганный потолок с убогой лампой и прошептал:

— Господи, прости меня за всё… Как можно быть таким скотом… я запутался… Прошу Тебя…

Алекс замолчал и замер…

Он услышал лёгкое и светлое, как лесной ручеёк, журчание. Ручеёк переплетался с лязгом колодок в колёсах и делал этот размеренный грохот мягче, спокойней и гармоничней. — Прошу Тебя — повторил Алекс. Да! Определённо ему стало легче! И даже тусклый светильник на потолке начал излучать какое-то белесое и тёплое сияние. Дыхание постепенно восстанавливалось, и он почувствовал аромат из детства. Это был именно запах, очень близкий, даже родной запах. В нём переливались и смешивались благоуханья высоченных тополей с лежанками юнцов, глубокое ночное звёздное небо, осенние клумбы с полёгшими цветами, лёжа на которых они любили рассматривать звёзды и луну.

Также в этом сиянии он почувствовал тёплый взгляд всегда занятой мамы и её ласковое «Горе ты моё луковое». Карий любящий взгляд матери перетекал в сжимающее сердце ощущение от поцелуев его родного отца, редких и потому особо дорогих и памятных. Алекс вдруг поймал лучшую характеристику его отца. Если это выразить одним словом — именно «родной». Сам Алекс никогда не признавался в любви ни отцу, ни матери. Он не считал, что они в этом нуждались, ведь его любовь и детская привязанность и так была чересчур очевидна.

Алекс ещё раз поднял глаза к лампе.

«Получается, Батюшка был прав… насчёт любви к нам!» — размышлял он. Сейчас он ясно осознавал, что источником тепла, света и тихой глубокой радости, которая заполняла душу, была не затуманенная лампа на потолке тамбура, а Тот, Кто выше этого потолка, выше неба со звёздами… выше его проблем, выше проблем всей вселенной и всего человечества. В Нём, вообще, не было никаких проблем! Был только покой и мир. И, конечно, радость! Все проблемы создаём мы сами!… а жаль» — сделал заключение Алекс и решился на шаг, который неожиданно был ему предложен. Его сердце отчётливо и мирно говорило ему. Не словами. Осознанием, пониманием. Алекс просто повторил вслед за своим сердцем, или скорее за Богом:

— Я не могу его простить… Помоги мне… За всё, что натворил, прости. Если по-другому никак — накажи! Но прости!

Просьба о наказании доставила ему ещё одну порцию сладкого трепета внутри. Было очевидно, что в эти слова он не вкладывал желания пострадать или испытать какие-то муки, это было просто признание его несовершенства и греховной души. И, напротив, удивительного совершенства, чистоты, счастья и любви его личного Создателя, Бога! Уже знакомого ему Бога. Ведь их первая встреча состоялась много лет назад. В пресс-хате…

Алекс почувствовал даже лёгкую ностальгию по тому далёкому событию. Тогда он первые пережил реальность Сущности, сотворившей Мир. Это переживание наполняло сердце беззвучным ликованием. Он почувствовал желание излить свою благодарность вслух и даже громко… Но природная сдержанность слегка мешала. Он почти на физическом уровне переживал то, что его слушают, и слушают с любовью. Алекс многое хотел бы высказать, многое спросить… Но произнёс лишь это:

— Ты Иисус?

ГЛАВА 18

По извилистым лесным колдобинам пробиралась жёлтенькая малолитражка с наклейкой — «Доставка пиццы».

Недалеко от коттеджа Артура машину перехватил Дядя Слава. Курьер, молодой долговязый парень, принял от него деньги, открыл заднюю дверцу и предложил забрать из салона пиццу.