Потом я заплакала. Не из-за Прешес, а из-за Евы, Грэма и всех тех, кто умер раньше своего срока. Из-за моей матери и бабушки. Плакала из-за того груза, который оставила в моей душе история Прешес, известная полностью лишь мне одной. Я не знала, что мне теперь с этим было делать.
Я долго стояла в гостевой комнате, где на вешалках висели платья ушедшей эпохи, каждое со своей историей. Я включила свет и следующие два часа доделывала ярлыки, вспоминая Прешес с каждой историей, которую отмечала. Лаура вернулась, и Оскар удивил меня, облизав мне руку, словно чувствуя мою грусть. Понимая, что мне нужно побыть одной, Лаура исчезла в своей комнате и закрыла за собой дверь.
Я непроизвольно поглаживала меховой воротник некогда белой кашемировой накидки и расшитое бисером шифоновое вечернее платье, в котором танцевали в Дорчестере во время авианалета, пока дирижер управлял музыкой в такт взрывам бомб.
Я остановилась перед изящным темно-синим шерстяным комбинезоном, из тех, что можно было легко надеть, собираясь в бомбоубежище. Он был искусно выкроен так, что талия на нем подтягивалась, а штаны скользили по бедрам. Я расправила его на вешалке и записала то, что сказала мне Прешес – что комбинезон должен был создавать видимость, словно их хозяин собрался на слегка прохладную коктейльную вечеринку, а не на ночевку в общественное бомбоубежище под землей.
Продолжая ходить взад-вперед, я внезапно обнаружила, что меня охватила ужасная тоска по дому. Мысли о семье и городке, в котором я выросла, словно веревкой тянули мое сердце. Мне казалось, будто я выжила в какой-то внутренней катастрофе, которую не могла назвать, и мне хотелось свернуться калачиком в единственном месте, где царила бы безопасность. Я так давно не была дома и теперь скучала по нему со всей страстью своей мятущейся души, которая в конце концов нашла мягкое место, чтобы положить голову.
Я перестала мерить шагами комнату и принялась упаковывать вещи, стирать простыни и застилать постель. Выбросила старую еду из холодильника, в том числе и кувшин с отвратительным сладким чаем Лауры. Я открыла приложение авиакомпании, поискала подходящие рейсы и в результате купила возмутительно дорогой билет из Хитроу до Атланты.
Затем я написала Арабелле, сообщив ей, что я закончила с ярлыками, собираюсь домой работать над статьей и останусь на связи. На похороны не останусь – я не ходила ни на одни со смерти матери, и до своих собственных не собиралась. Я попросила ее попрощаться за меня с Пенелопой и Джеймсом. И с Колином.
Прощанием, если быть откровенной, это не считалось, но ничего лучше я предложить не могла. Пора было ехать, пока я не наделала бед. Хотя я боялась, что было слишком поздно.
Глава 40
В Уолтоне время шло медленно, и я иногда спрашивала себя, а идет ли оно вообще. Я жила здесь больше десяти лет назад, и все равно создавалось ощущение, что все здесь застыло, словно светлячок, застрявший в янтаре. Стела при въезде в городок, приветствовавшая приезжающих, все так же горделиво стояла на своем месте: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В УОЛТОН. ЗДЕСЬ ЦЕНЯТ КАЖДОГО. Уникальная скульптура статуи Свободы с головой из коряги все так же зазывно смотрела на солдата Конфедерации, сидящего верхом на лошади в противоположной стороне лужайки. «Дикси Дайнер» все так же предлагала свежие завтраки и бизнес-ланчи, хотя они добавили безглютеновые блюда и овощную тарелку в меню. Последняя, правда, сервировалась со свиными шкварками, но жители Уолтона, казалось, не возражали.
Преподобный Бизли все еще упорно старался придумывать новые слоганы для вывески возле Первой Объединенной методистской церкви, и поэтому он нанял моего пятнадцатилетнего брата Гарри. На этой неделе вывеска гласила: «ТВИТЬ ЛЮДЕЙ ТАК, КАК БЫ ТЫ ХОТЕЛ, ЧТОБЫ ТВИТИЛИ ТЕБЯ». За неделю до этого: «УОЛМАРТ – НЕ ЕДИНСТВЕННОЕ МЕСТО, ГДЕ МОЖНО НАЙТИ СПАСЕНИЕ».
Из-за всего этого мне казалось, словно я не была здесь очень давно и в то же время не уезжала вовсе. Я сдала в субаренду свою нью-йоркскую квартиру и поменяла адрес для доставки писем. Целыми днями я занималась свадебными планами Нокси, работала на фрилансе и сочиняла тексты для рекламной фирмы тети Кэсси, от чего, как выяснилось, получала истинное удовольствие.
Я закончила статью и отправила ее Арабелле. Туда вошла не вся история, которую я хотела написать, но в объем статьи вместить все было невозможно. Но я сохранила свои записи, копии фотографий и писем. Я хотела найти способ почтить память Прешес и жизни тех, кто пережил тревожное военное время; хотела перенести на бумагу всю мудрость, которой она поделилась со мной и которой научила меня. Но не знала, смогу ли добиться в ее истории того достоинства и справедливости, которых она заслуживала.