Последний вечер в Лондоне

– Пять братьев и сестер – та еще суматоха, наверное.

– Представь себе, каково это – делить ванную с пятерыми и драться за переднее место в минивэне. Я много раз мечтала быть единственным ребенком в семье.

– Бедная ваша мама. Она, должно быть, святая.

Я почувствовала на себе взгляд Арабеллы, но не повернулась к ней. Старая рана, отвыкшая от прикосновений, снова заболела. Обычно я была более подготовлена к неожиданным ударам.

– Да. Она, безусловно, святая. – Я наклонилась к одной из сумок и вытащила, судя по всему, коробку для канцелярских принадлежностей, обтянутую ленточкой, которая когда-то, должно быть, была ярко-красной. Не поднимая глаз, я проговорила: – Она умерла, когда мне было четырнадцать.

Комната наполнилась тишиной, если не считать мягкого постукивания когтей Джорджа, который вошел в комнату и улегся у моих ног.

– Прости, – пробормотал Колин. Он больше ничего не сказал, словно знал, что все дальнейшие слова не оправдают, не объяснят, не уменьшат и не ослабят моего чувства потери. А мне оставалось только гадать, какое событие собственной жизни заставило его понять это.

– Спасибо.

Желая сменить тему, я вынула из сумки пачку фотографий и положила их на стол рядом с коробкой.

Колин откашлялся и подошел ближе, чтобы рассмотреть получше.

– Полагаю, все это вам дала моя мать?

Арабелла сдернула выцветшую ленту, опоясывающую коробку, и тут же убрала руку, когда узел развалился, а остатки ткани рассыпались как пыль.

– Да. Это все принадлежало твоей бабушке. Твоя мама предположила, что раз София знала Прешес во время войны, то возможно, она знала и Еву. Я решила, что никому хуже не будет, если я попытаю счастья с ее письмами и фотографиями. Тетя Пенелопа говорила по телефону, что она уже столько раз все это перебирала после смерти твоей бабушки, и не нашла ничего скандального, если ты беспокоишься об этом.

– Да нет. Мне просто любопытно, почему меня не позвали.

Арабелла бросила на меня быстрый взгляд.

– У меня было на работе небольшое окошко, и мы решили использовать его с умом. Без всякой задней мысли, уверяю тебя.

Колин посмотрел на меня, словно ожидая, что я скажу что-нибудь, но меня отвлек вибрирующий телефон. Я на него даже не взглянула. Я знала, кто это. Прошлым вечером я написала Нокси и тете Кэсси сообщение, что мне требуется больше времени. Но, видимо, пока не получат от меня положительного ответа, они продолжат звонить и писать.

Колин залез во вторую сумку и вынул оттуда небольшую шляпную коробку, крышку которой удерживал потертый и надорванный ремень.

– Пока мы не начали, предлагаю разложить все по видам. После этого мы сможем разложить вещи внутри каждого вида в хронологическом порядке, насколько это возможно.

Он взял пачку газетных вырезок, которые я до этого вынула из древней желтой папки.

– Это так в стиле Колина, – сказала Арабелла. – Все организовать, проанализировать цифры и тому подобное.

Он поднял бровь.

– Я аналитик, Арабелла. Я этим на жизнь зарабатываю.

Я внезапно вспомнила, как аккуратно и методично он подходил ко всему, от выбора меню до планирования пути из паба домой. И всегда сидел за рулем. И теперь мне стало интересно: может, он так делал не потому, что хотел быть трезвенником в нашей группе, а потому, что хотел контролировать ситуацию?

– Я помню, Колин, – сказала Арабелла. – Именно поэтому ты можешь себе позволить такие дорогие выходные со своими приятелями.

Он хмуро взглянул на нее, а затем принялся изучать небольшую пачку пожелтевших вырезок. Я наблюдала, как он аккуратно раскладывал их на столе ровными рядами лицом вверх.

– Теперь, когда мы обо всем договорились, почему бы мне не начать с нее? – произнесла Арабелла, выдвинув стул и расположившись на нем. Она придвинула к себе коробку для канцелярских принадлежностей и аккуратно подняла крышку.

– Судя по всему, это остается мне.

Я подняла шляпную коробку. Внутри лежала небольшая пачка конвертов, и я вынула ее с твердым намерением рассортировать все как можно лучше.

Бо́льшая часть была адресована «Мисс Софии Сейнт-Джон», несколько – «Мистеру Дэвиду Элиоту». На основном количестве писем красовался небрежный мужской почерк на лицевой части, с именем Д. Элиот в левом верхнем углу. Предположив, что они были от ее мужа, я отложила их в отдельную пачку.

На многих конвертах из дорогой льняной бумаги стоял штемпель «Суррей». Почерк напомнил мне о старых письмах от моей бабушки, хранившихся в столе деда, – каждая буква была идеальна вплоть до наклона. Это был присущий старшему поколению почерк, хранящийся теперь в музеях и на чердаках, на смену которому пришли удаляемые сообщения и электронные письма. Мне посчастливилось родиться до появления смартфонов, и у меня имелся тайник с записками и письмами от матери – надежное напоминание о том, что когда-то она была частью моей жизни.