Последний вечер в Лондоне

– Я хотела бы добавить это платье в экспозицию, если вы не против. Оно так сильно отличается от других нарядов, и мне нравится история про Кью. Мне кажется, люди откликнутся на это, ведь там до сих пор гуляют. – Я аккуратно положила платье на спинку кушетки и взяла блокнот. – Значит, вы надели его впервые на прогулку в Кью. Ева была с вами?

Она улыбнулась и кивнула.

– Такое ощущение, что мы всегда были вместе.

Колин поставил ее холодный чай и тарелку на столик возле кушетки и сел рядом с ней.

– Я уже говорила это Арабелле, но мне нужно, чтобы и ты, Мэдди, пообещала, что все мои фотокарточки, которые вы покажете в статье, должны быть показаны с лучшей стороны.

Прешес улыбалась, говоря это, но ее глаза оставались серьезными.

Я вспомнила, что на фотографиях с журнальных обложек и других изображениях, висящих в коридоре, ее лицо всегда снимали с правой стороны или слегка склоненным влево.

– Плохих сторон у вас нет, но я вас поняла. Вы – профессиональная модель, и я доверюсь вашему опыту.

Она очень осторожно подняла бокал с чаем.

– Не желаешь чаю, Мэдди? – подмигнула она. Я задумалась, насколько ее хватит, пока она не выскажет все Лауре.

– Ммм, нет, благодарю вас. Просто воды.

Мы с Колином взяли себе угощения и вернулись в кресла напротив кушетки. Пока Прешес и Колин перекусывали и пили свой чай, я вынула «Хассельблад». Для статьи Арабелла собиралась использовать профессионального фотографа, но портреты всегда меня восхищали, а Прешес Дюбо была восхитительным объектом для фотографии. Я щелкнула затвором, выискивая видоискателем свет и тень, серые участки в переходах от одного к другому. Именно эти серые участки, – места, которые большинство людей не замечали, – всегда привлекали мое внимание. Они могли выдать тайну человека, который мог и не знать, что сам что-то скрывает.

Колин взял в руки свадебную фотографию, которую я вынула из рамки, и показал ее Прешес.

– Это мои бабушка и дедушка, правильно?

Она удивленно моргнула.

– Ты снял это с моей стены? Пойди и верни все на место.

Ее голос стих, когда Колин развернул вторую половину фотографии и указал на блондинку, отвернувшуюся от фотокамеры.

– Это ты?

– Трудно сказать. Мои глаза не такие зоркие, как раньше.

– С удовольствием принесу ваши очки, Прешес, – предложила я.

Она опустила подбородок, словно ее жутко оскорбили.

– Я не ношу очки.

– Носишь, бабушка, – вставил Колин. – Кажется, у тебя на шее цепочка от них.

Ее рука потянулась к груди, пальцы зарылись под боа. Она вытянула пару очков, висящих на цепочке из горного хрусталя, и сделала вид, что удивилась, обнаружив их там. Затем она взглянула на фотографию и надолго замолчала.

– Да, – наконец, проговорила она. – Это Дэвид и София на своей свадьбе. Это был чудесный солнечный денек. Забавно, какие мелочи запоминаются.

– Это был июль тридцать девятого, – произнес Колин. – И ты была подружкой невесты?

Она еще раз внимательно рассмотрела фотографию, затем медленно кивнула.

– Да. – Она положила тонкий палец на свое изображение. – Помню, мы все были в прекрасном настроении. Британия тогда еще не вступила в войну, понимаете, и многие из нас предпочитали делать вид, что нас это минует, что жизнь навсегда останется прежней. – Она нахмурилась. – Я храню его на стене, чтобы помнить тот день. Так я могу притвориться, что мы все еще молоды и счастливы. Что мы словно застыли во времени.

Она подняла глаза, и я спустила затвор. Она перевела на меня взгляд и сказала:

– В этом и суть фотографирования, разве не так, Мэдди? Чтобы выбрать, какую часть нашей жизни мы хотим вспомнить.

– Иногда, – согласилась я. И указала на фотографию. – С другой стороны от вас стоит женщина, но эта часть фотографии оборвана. Я помню, как вы говорили, что были с Евой как сестры и что она знала Софию. Мы выяснили, что фамилия Евы – Харлоу – мы нашли ее в письме, адресованном Софии, – так что они как минимум были знакомы. Но мне интересно, была ли она на свадебной вечеринке и что произошло с остальной частью фотографии?

И снова глаза Прешес – темные, бездонные голубые глаза – встретились с моими. Там, где должно было быть отражение, я увидела лишь пустынную почву отчаяния, осколки, лежащие, словно кофейная гуща, на дне жизни, преисполненной страдания. Я много раз наблюдала подобное на фотографиях людей, переживших катастрофу или стихийное бедствие. Те люди несли на лицах печать своих несчастий. Но Прешес была актрисой, надевающей маску нормальности. Я узнала ее – такую же маску я каждый раз наблюдала в зеркале. Именно так я смогла распознать ее скорбь и внутреннюю пустоту. И именно поэтому хотела выхватить у нее эту фотографию и забыть, что вообще ее показывала Прешес. И вымолить ее прощение.