Последний вечер в Лондоне

– Это «Вол де Нуи». Мы с подругами-моделями раньше останавливались у парфюмерной лавки в «Селфриджиз», чтобы побрызгаться пробником, прежде чем выйти в свет, поэтому-то и не покупаю их в других местах сейчас, когда могу себе позволить. – Она издала смешок. – Полагаю, я чувствую себя обязанной.

Я склонилась, положив руку на спинку ее сиденья.

– Ева тоже пользовалась ими?

После долгой паузы она произнесла:

– Да. Это были ее любимые. Она говорила мне, что эти духи созданы для отважных женщин. Именно поэтому они ей и нравились.

– А она была такой? – спросила я. – Отважной?

Я услышала в ее голосе нечто такое, словно она пересказывала воспоминания призрака.

– Она хотела такой быть. Она думала, что жизнь должна походить на фильмы, которые она любила. Мне кажется, она играла роль той, кем хотела казаться. Не знаю, знал ли кто-нибудь на самом деле настоящую Еву Харлоу.

– А ее семья… где были они?

Она медленно покачала головой.

– У нее была только мать, и Ева не любила рассказывать о своем прошлом. Мы обе были очень бедными. Но эта бедность и голод что-то разрушили внутри Евы.

– Что вы имеете в виду? – спросила я, чувствуя, что Колин пытается поймать мой взгляд в зеркале заднего вида.

Рука с красиво накрашенными персиковыми ногтями погладила шаль на плече, словно ребенок – одеяло, защищающее его.

– Ева никогда по-настоящему не знала, чего она хочет, а потом стало слишком поздно. Мне кажется, это и разбило ей сердце в конце.

– В конце? Когда она уехала из Лондона?

Прешес продолжила, словно я ни о чем не спрашивала.

– В какой-то момент Ева или я – не помню, кто из нас, – добыла флакон «Вол де Нуи». Мы обе пользовались ими, но во флаконе почти не убавлялось, потому что мы старались не расходовать слишком много. – Она наклонила голову. – Интересно, что с ними произошло.

– Может быть, Ева забрала их, когда уезжала? – предположила я.

– Может быть. – Она отвернулась. – Удалось вам разыскать ее?

– Мы работаем над этим, бабушка, – сказал Колин. – Мамина подруга Гиацинт Понсонби работает в Национальном архиве. Она думает, что сможет найти что-нибудь о Грэме. Мы надеемся, что что-нибудь в его записях приведет нас к Еве.

Она кивнула.

– Очень надеюсь, что они оказались вместе где бы то ни было. Они так любили друг друга. – Она отвернулась к окну, закончив беседу.

На заднем сиденье Арабелла принялась перебирать пожелтевшие вырезки, время от времени тихонько усмехаясь.

– Колин, оказывается, София была большой поклонницей «Татлер» и «Байстендер». Большинство вырезок, которые нашла твоя мать, из этих двух журналов, а после сорокового года это был «Татлер энд Байстендер», потому что они объединились. Он все такой же легкомысленный, но при этом еще и литературный, поэтому постараюсь не укорять Софию за ее читательские предпочтения. В конце концов, в «Байстендер» опубликовала свой первый рассказ Дафна Дюморье. Я читала некоторые их статьи, и они действительно великолепны.

– Серьезно? – спросила я. – С чего бы вдруг?

Подождав, пока я достану блокнот, она сказала:

– Тут есть статья под названием «Из столицы и провинций» от февраля 1939 года. Она о том, как грустно, что такие неприятности, как война, могут стать помехой охотничьему сезону и жизни в Британии в целом. Вот послушай.

Арабелла откашлялась и начала читать.

– «Политическая неопределенность оказывает бесспорное влияние на охоту. Существует вероятность, что она всерьез встревожит нас, если мы позволим себе думать о том, что наших лошадей заберут, наших гончих забьют, чтобы сохранить провиант и деньги, наши дома наполнятся чужеземцами…» и так далее.

– Это февраль, ты сказала? – спросил Колин.

Я кивнула.

– Да. Прешес, вы же тогда жили в Лондоне, правильно? Великобритания не объявляла войну Германии до сентября, поэтому мне интересно, как это отражалось на вас и ваших друзьях в начале того года? Вы беспокоились по поводу происходящего в Европе?

Она так долго молчала, что я решила, что она меня не услышала. Когда же она, наконец, заговорила, ее взгляд не отрывался от сложенных на коленях рук.

– Мы все жили своей жизнью. – Она устало пожала плечами, словно груз воспоминаний внезапно стал невыносимо тяжелым. – Европа казалась такой далекой. Но внезапно, когда мужчины, которых мы знали, записались в добровольцы, мы столкнулись с реальностью. Это можно сравнить с тем, что ты забыла запереть дверь. Пришел вор и обокрал – это же не должно стать для тебя сюрпризом? Но для меня стало. Это самый худший сюрприз, правда? Тот, которого ты никак не ожидаешь.

Последнее слово застряло у нее в горле. Я села на свое сиденье. Что-то из ее слов отозвалось во мне тревогой. Может, упоминание вора и неотступно преследовавшее меня ощущение, что мою маму и мое детство украл такой же скрытный незваный гость? Но было что-то еще, темное, что пряталось за словами Прешес, в том, как менялся ее голос во время рассказа, что-то более катастрофическое, чем объявление войны.