Последний вервольф

Мне было тяжело видеть Джейка. Он выглядел ужасно. Эти царапины на лице были как оскорбление. Стоя у окна в отеле, он смотрелся таким одиноким и несчастным, будто окружающее его пространство смеялось над ним с садисткой ухмылкой. Он криво застегнул рубашку, на одну пуговицу ниже. То, что я накрасилась, в эту секунду показалось мне отвратительно пошлым. Помимо миллиона других мыслей, я хотела выглядеть симпатичной, когда увижу его, и Вселенная отреагировала на мое желание в своей извращенной манере: утром, в том месте, где они меня держали — про себя я назвала его «белой тюрьмой», — одна из моих охранниц передала мне бумажный пакет с косметикой. Подводка, тушь, блеск для губ и румяна. «Я слышала, ты сегодня увидишься с своим парнем, — сказала она, — только не рассказывай, кто тебе это дал». Она была смущена. Я удивилась, потому что до сегодняшнего дня она вела себя очень строго. Я даже дала ей прозвище — Ледышка. Я опешила и не знала, что сказать. А после, когда она ушла, расплакалась. Я где-то прочла, что дети плачут из-за человеческой жестокости, а взрослые — из-за доброты. До этого момента я даже не понимала, насколько привыкла не ждать от людей ничего хорошего. А когда увидела Джейка, такого измотанного и одинокого, весь этот макияж показался пошлой дешевой девчачьей уловкой. (Да, девочка все еще живет где-то глубоко под литрами выпитой крови и сожранных кишок моих жертв. Наверное, рано или поздно найдется что-то, что убьет эту девочку, но сейчас я даже не представляю, что это может быть.) «Ты в порядке? Да. А с тобой все нормально? Да, нормально». Недели ожидания, а когда наступает главный момент, на ум приходят лишь самые глупые слова. Его близость жгла сердце, грудь, живот, я чувствовала, как волк заметался внутри, отчаянно пытаясь вырваться. Воспоминание о нашем убийстве в Калифорнии вспыхнуло так резко, как разливается вдруг по телу тепло от крепкого спиртного, от сердца к рукам и ногам, тайная эйфория в кончиках пальцев и зубах и мурашки по коже. Поулсом сказал: «Тише, ты поранишь себя». Он имел в виду наручники. Я даже не поняла, что все это время с силой сдавливала их.

Я бы хотела сейчас быть с тобой.

О боже, Лу, я…

Нам обещали тридцать секунд. Они пролетели как три. Пшик. Мгновение. Взгляд. Шутка над ценностью любви. Машина тронулась, и я выгнула шею как только могла, чтобы увидеть через заднее стекло, как Джейк в открытом окне становится все меньше и меньше. Отдаляется. И наконец исчезает. Я почувствовала то же, что и в первый день в школе — пустота в желудке и ком в горле, потому что мама видела, как я плачу, но все равно развернулась и пошла к машине, серебряному «Вольво», который я после этого ненавидела. Мы сталкиваемся с ужасным чувством потери еще в детстве. А потом всю жизнь пытаемся забыть его.

Джейк говорил, что перестал анализировать. А я, видимо, только начала. Писать все это нелегко. Я не вела дневник со времен университета. Тогда все девчонки вели дневники, километры девчачьей писанины с излишней драматичностью, словно колючая проволока. Я больше не стану его слушать. Этот козел воспользовался мной ПОСЛЕДНИЙ РАЗ!

Я думала, что из Карнарфона они повезут меня обратно в «белую тюрьму» (под словом «они» я имею в виду Поулсома и двух охранников — Мерритта и Дэйсона), где бы она ни находилась. Я знала, что она точно в Уэльсе, но это все. В географии Европы, как настоящая американка, я совсем не разбираюсь, так что названия мест, которые мы проезжали — Лландовери, Райядер, Долгелай — звучали, будто из Страны Чудес. С той самой секунды, когда меня поймали, я знала, что должна что-то предпринять, но я ничего не могла, и это меня изводило. Я, конечно, не купилась на обещание, что меня отпустят, как только Джейк, если получится, убьет Грейнера, но у меня не было выбора, так что я делала вид, что верю. Когда нам с Джейком разрешали созваниваться, он без конца повторял: сиди тихо, я скоро вытащу тебя. В хорошие минуты эти слова были как талисман в кармане. В мрачные — некий голос (тети Сильвии, той сучки, которая любила разрушать детские мечты, словно кислотный дождь) издевался надо мной: «Он не придет, ты глупая маленькая девчонка, тебе конец». И теперь, после того как мы увиделись, наступила одна из самых плохих минут. Он выглядел таким уставшим. И эта неправильно застегнутая рубашка, царапины на лице…

Мы минут двадцать ехали по узкой петляющей дороге с густым лесом по сторонам, пока не встали в пробке, которая образовалась из-за автокатастрофы. «Скорая помощь» грустно озаряла мигалкой деревья, двое медиков нагнулись над мотоциклистом в шлеме на земле, мотоцикл лежал на одном боку на обочине.

— Хм… — сказал Поулсом. Он сидел со мной и Дэйсоном на заднем сиденье. Мерритт был за рулем.

— Как не вовремя, — сказал Дэйсон.

— Разворачивайся, — сказал Поулсом, — сейчас же.