Последний воин

Эйнор, морщась, ответил:

— Да… торгуют там харадримы и вастаки — своими же. Даже кхандцы туда брезгуют ходить.

— Да как же… — Гарав продолжал оглядываться через плечо. — Как же Нарак это терпит?! Это же…

— Князю видней, — ответил Фередир сумрачно. — А торгаши платят большие налоги на это дело.

— Да всё равно так нельзя! — Гарав ощутил, как по коже бегут мурашки. Спросил хрипло: — А… наши? Ну, в смысле…

— Да ты что?! — возмутился Фередир. Но потом помолчал и вздохнул: — Ну… изредка слухи ходят, что иногда бывает такое. Я когда тут только поселился, оруженосцы постарше пугали — мол, иногда харадримцы крадут детей с белой кожей и продают. Но я специально вокруг рынка тогда шатался, много раз, и внутрь заходил, думал, пусть меня украсть попробуют — ну и ничего. И я не слышал, чтобы кто-то всерьёз говорил, чтобы так было. Нарак не стал бы терпеть даже одного случая, это я тебе верно говорю, Волчонок!!!

Гарав немного успокоился и перестал вывихивать себе шею. Но потом сказал:

— И всё равно. Даже самыми дикими и глупыми нельзя торговать.

— Да я и не спорю, — вздохнул Фередир. — Я и ходить-то туда бросил потому, что смотреть на это тяжело. Там дети бывают, с матерями — а их прямо у них из рук… Всё-таки наши предки молодцы — у них никогда такого не было. А представляешь, я года два назад разговорился с одним харадцем, ну, моих лет тогдашних, посольство приезжало к князю, я даже не запомнил, откуда. Я думал, этот мальчишка — сын посла. Всё время рядом с ним, золота навешано столько, что второй твой дом построить можно, одежда драгоценная, держится важно… Так ты что думаешь, оказалось, мальчишка этот послу — раб! Личный слуга. Мы в море купались, я и увидал ошейник… красивый такой. Как понял, так на месте сел. А потом сразу говорю: мол, давай я тебя спрячу, твои поищут и уедут… А этот дурак испугался, как будто я ему в огонь прыгать предложил! И начал: хозяин очень добрый, хозяин меня любит, у хозяина всего не перечесть, постель мягкая, еда досыта, подарков много, хозяин за него ответ держит, хозяин никогда не бьёт, я за хозяина в пропасть брошусь, не хочу от хозяина никуда! Вот так.

Гарав брезгливо передёрнул плечами. Фередир махнул рукой:

— Я от него как от чумного шарахнулся… По-моему, он так и не понял, из-за чего. А сам он Эйнора, кажется, считал моим хозяином… Я пробовал объяснить, что Эйнор — мой рыцарь, а этот чёрный и этого не понял… Знаешь, я вот думаю, что быть рабом и быть воином одинаково опасно. Но жизнь воина зависит лишь от него самого, а жизнь раба — от прихотей хозяина, — вдруг сделал философский вывод Фередир.

— Федь, — неожиданно задумчиво спросил Гарав, — а ведь если Эйнор тебе прикажет, ты тоже в пропасть бросишься?

— Брошусь, — негромко ответил Фередир. — Если он прикажет — значит, так зачем-то надо… А ты?

Гарав опустил глаза и стиснул зубы, не стал отвечать. Врать он не хотел, а честный ответ… Но Фередир всё понял и пожал другу локоть:

— Понимаешь… я только в одном случае мог бы Эйнора оставить или его приказ не выполнить. Если бы увидел, что он, например… — Фередир глотнул и сделал над собой усилие, — …предал. Вообще стал плохим человеком. Тогда бы я сразу ушёл. Но только затем, чтобы убить себя. Если бы я так обманулся — зачем бы мне было тогда жить дальше?

— Прощайте, мой сеньор… — сказал Гарав. —
Ведь тот, кого я вижу, — НЕ ВЫ.
А если так — мне, в общем, всё равно…
Пусть смерть не есть позор —
Но ею я обижен…
Поверьте, мой сеньор, вы УМЕРЛИ давно!

— Сеньор — это… — Фередир посмотрел вопросительно.

— Рыцарь, — не стал вдаваться в долгие объяснения Гарав. И добавил: — Эйнор не предаст. И знаешь, Федь… — он решился, и слова были искренни, — …я бы тоже исполнил любой его приказ. Может быть, не из-за такой верности, как у тебя. Но из благодарности — точно. Вот в этом наше отличие от твоего харадримца — мы сами выбираем и жизнь, и друзей, и верность, и врагов, и дороги… и смерть, наверное, тоже, пока не знаю. А уж выбрав раз — надо держаться выбранного всегда.

— Жаль, что я не могу говорить так, как ты, — вздохнул Фередир. — Потому что ты прав. Я так чувствую — а вот сказать не мог… Нам сюда, смотри!

Таверна и правда оказалась той самой, мимо которой Гарав проезжал в первый свой день в Зимре. Большой квадратный зал в центре занимал здоровенный бассейн, в котором булькались живые тунцы. Столы располагались вдоль трёх стен, у четвёртой — стойка хозяина, дверь на кухню и непременный оркестр, наигрывавший сейчас что-то протяжное и спокойное. Гарав по пути с интересом озирался (а Фередир целеустремлённо тянул его к свободному месту), потому что стены оказались убраны холстами с изображением тунца и моряков во всех видах — в основном в момент единоборств с экземплярами этой рыбы, по длине не уступавшими рыбачьим лодкам. «Картины из производственной жизни» были написаны очень живо, романтично и со знанием дела.