Последний воин. Книга надежды

— Это меняет дело, — сказал он убеждённо, — Как я здесь выпендривался, забудь. Какое там поздно! Мне одна знакомая говорила, на востоке женщины в семьдесят лет запросто рожают. А в сорок — считается рановато…

— Успокойтесь, Павел Данилович, — посочувствовала Катерина Демидовна. — Ни ребёнок, ни я вам обузой не будем… Не надо над этим шутить, Я думаю… если женщина не рожала, то зачем жила? Всё ведь очень просто. Я теперь счастлива, Паша. У меня в душе покой. Ничего не боюсь. Как будет, так и будет.

— Ну и правильно. И нечего бояться. Родишь — и не заметишь. Ты вон какая…

Вскоре без предупреждения нагрянул в Москву Спирин. Пашута другу обрадовался, хотя Спирин изменился не в лучшую сторону. Прежде худой, теперь он стал похож на кочергу. В продолговатом лице ни кровинки, словно жизненные соки выпила из него тяжёлая болезнь, взгляд потухший и движения неприятно замедленные.

— Не молодеем, Паша, нет? — по-стариковски крякнул, усаживаясь в кресле.

— У тебя, Сеня, может, язва в желудке? Чего-то ты квёлый с виду.

— A-а! Какая разница, язва там или ещё что.

В Москву он прикатил за какими-то семенами, а заодно присмотреть инвентарь на сельскохозяйственной выставке.

— Значит, процветает коммуна? — бодро поинтересовался Пашута.

Взгляд Спирина на мгновение зажёгся прежним фантастическим блеском.

— Издеваешься? От деда Тихона тебе поклон да от старушенций — вот и вся коммуна. Эх, Паша! Пожалеешь когда-нибудь, попомни мои слова. Накормить страну — мечта красивая, крупная. Тем более сейчас возможности появились.

Были у Спирина и забавные новости. Пётр Петрович Хабило неожиданно и странно окончил свою карьеру. По осени полез с землемерами в воду, видно, по пьяной лавочке, — чего уж ему в студёной реке, которую он, кстати, в первую очередь собирался вспять поворачивать, чего уж ему там понадобилось, то ли раков искали на закуску, то ли брод мерили, — но промочил ноги, застудился, обернулось воспалением лёгких; а когда оклемался и пошёл больничный закрывать, по какому-то недоразумению ему пять дней не оплатили. Он в арбитраж ринулся, в суд, несколько месяцев правду-матку искал, и так испсиховался, ни о чём больше думать не мог. Впал в оголтелое разоблачительство, грозил кому ни попадя, объявил публично, что обнаружил мафию, которая стоит поперёк дороги техническому прогрессу, ходил по инстанциям, шумел, колготился, в горячке припечатал лихим словом кого-то из облечённых властью — короче, по-тихому отправили его на пенсию, хотя ему едва за пятьдесят отстукало. Хабило собирается тоже в Москву, он намерен добраться до самых верхов, где якобы справедливость обретается в нетленном, чистом виде.

Подивились друзья затейливым росчеркам судьбы, которая умеет неожиданно укорачивать самых прытких.

— Урсула как поживает?

— Чего ей поделается. — Спирин в задумчивости провёл по глазам ладонью. — Эх, Паша, а жизнь-то не удалась наша.

— Почему, Сеня?

— Вот и я всё гадаю — почему и как? То ли мы не в своё время родились, то ли не с того бока жить начали… А только чего ни задумывали, всё глупо выходило. А ты, я вижу, вроде доволен?

Пашута приосанился.

— Дак а чего же, Сеня, о чём горевать? Как сумели, так и прожили. Не воровали, работали честно… Доволен ли я? Пожалуй, да. К тому же большие изменения у меня в жизни наклюнулись, Сеня. Ребёночек скоро родится. Новые хлопоты, новые радости. Нам себя хоронить рано.

— Разыскал всё-таки Варю, — без воодушевления порадовался за друга Спирин. — Слава богу. А то я всё спросить не решался. Значит, поздравить можно? А где же она сама?

— Вари нету, — ухмыльнулся Пашута, — а ребёночек от другой женщины. От хорошей женщины, Сеня. Она завтра придёт. Завтра я вас познакомлю. Такая женщина — богатырь! Ей родить, что нам с тобой сигарету выкурить.

Вид неуместно развеселившегося друга привёл Спирина в замешательство.

— Ты чего городишь, Паша? Какая женщина? Ты же Варю любишь.

— Когда это было, Сеня, когда было? Любил, точно. И сейчас люблю, отрицать нечего. Но как образ дальний. А здесь всё земное, настоящее, без обману. На две головы выше меня, шесть пудов весу. При этом ангельский характер и терпение. Повезло мне, Сеня, неимоверно. А ты говоришь, зря прожили. Погоди ещё бабки подбивать.

— Ты заговариваешься, Павел. Что с тобой? Ты болен?

Блаженная Пашутина улыбка замутилась, померкла, под ней проявились унылые, горькие черты. Пашута словно выплыл из счастливого беспамятства. Подхватился, побежал на кухню, но ничего оттуда не принёс. Заговорил спокойно, Спирина сверля взглядом, под которым тому занедужилось.