Последний воздушный пират

— Следующий! — рявкнула из будки похожая на гигантскую курицу дежурная.

Плут, Магда и Стоб вылезли из колымаги и вошли внутрь. Там, в тускло освещённом помещении, за напоминавшей кабинку-читальню конторкой, богато украшенной резьбой, восседала рябая громоподобная птица.

— Куд-куда прёте? — закудахтала она. — Вас ско-ко-колько? Трое? Гоните девять золотых за канат и ещё три за ваш рыдван. Быстро! Быстро! Вас много, а я одна! Не могу же я целый день.

Магда протянула ей деньги, и шрайка вытащила три отрезка каната из мешка, висевшего на боковой стенке конторки, а затем всучила Плуту обрывок коры с какими-то каракулями, накарябанными выцветшими чернилами.

— Это на вашу таратайку, — прохрипела она, когда Плут трясущимися пальцами взял писульку из её когтей.

Снаружи их встретила шрайка-охранница, которая вырвала обрывок коры из рук мальчика. Она изучила каракули немигающими жёлтыми глазами и, сунув эту филькину грамоту обратно мальчику в руки, щёлкнула костоломом. Тут же откуда-то возникла вторая шрайка, которая ловко вспрыгнула на козлы их повозки. Рванув поводья, она пустила ежеобраза галопом. Бричка загромыхала по деревянной мостовой и, подняв тучи пыли, исчезла в мерцании Сумеречных Лесов.

— Центральный рынок, стоянка для транспорта, — гаркнула охранница. — Ваш драндулет будет стоять там. — Она накренила голову набок. — Ну, чего вы ждёте?

Магда первой пошла вперёд. Она подбросила в воздух канат и перекинула его через крюк, укреплённый на кабеле. Стоб и Плут последовали её примеру. Плут побагровел от натуги, пытаясь неловкими пальцами приладить канат и как можно крепче обвязать его вокруг пояса.

— Прикрепи получше, — скомандовала шрайка, — и давай двигай!

Сделав глубокий вдох, Плут нырнул с сумеречную зыбь вслед за остальными. Он чувствовал, как туго натянутый, упругий канат сам тащит его. Напрягая мускулы, он в изнеможении шагнул вперёд. Крюк елозил по кабелю, дребезжа, и тянул его назад, как якорь из свинцового дерева. Каждое движение давалось с трудом. Каждый шаг, каждый вздох.

Плут старался не отставать, бредя вслед за товарищами. Впереди гоблины-утконосы тщетно пытались совладать с ручными тележками: их канаты раскачивались при каждом рывке. Позади Плут заметил маленькую компанию дуркотрогов, околачивающихся у блокпоста.

— Двигайте, двигайте дальше, — гаркнула им охранница. — Если хоть один замешкается, я всех задержу! Любая проволочка — и я перережу канаты! Понятно?

Плут решительно устремился вперёд. Вскоре ему нечем стало дышать, ноги ломило, и он, раскрывая рот, как рыба на песке, мелко глотал плотный, влажный воздух. Голова у мальчика шла кругом, всё плыло и мелькало перед глазами.

Ужас поселился у него в груди.

«Я больше не могу», — повторял он про себя.

В спину ему, охая, тяжело дышали дуркотроги. Впереди маячил Стоб, то совсем близко, то невероятно далеко. Плут был на грани обморока от усталости и страха, что его насмерть затопчут дуркотроги. Но внезапно и тревога, и утомление прошли. Он почувствовал, как силы возвращаются к нему. Канат больше не казался цепью с тяжёлым якорем — теперь он стал вроде ниточки с воздушным шариком. Необыкновенная лёгкость разливалась по жилам.

Плут подумал, что это похоже на погружение в озеро с тёплой, золотистой водой, и ощутил странную невесомость. Вода плескалась, ласково касаясь ушей, глаз и губ, унося хриплые стоны дуркотрогов, превращая горьковатый, с запахом миндаля, воздух в шелестящую влагу. А когда слова вернулись к нему, вода наполнила его рот забытыми вкусами раннего детства, ещё до того дня, когда работорговцы схватили и увели прочь его родителей, — хрустящие дубовые хлопья, дымящийся мёд древесных пчёл, уз-вар из колокольных ягод.

Слышал он и голоса, доносящиеся из призрачного полумрака.

— Иди сюда, — манили они, и их сладкий звон сливался с игрой теней. — Плут! Плут!

Плут вздрогнул. Один голос показался ему до боли знакомым. В горле у него встал комок — горечь утраты смешалась с острым желанием встречи.

— Мама? — спросил он дрожащим голосом.

— Это ты?

Лесная чаща поглотила его слова. Перед собой, в тумане, он различил фигуру Стоба, машущего руками и заливающегося истерическим хохотом, и Магду, захлёбывающуюся от рыданий.

«Не останавливайся, — твердил он себе, — только не останавливайся!»

Плут пытался вернуть себе ясность ума, чтобы не обращать внимания на голоса и смотреть только вперёд, но Сумеречные Леса, казалось, оказывают на него гипнотическое воздействие, от которого невозможно избавиться.

Он всё смотрел и смотрел на необъятные просторы золотого леса. Столетние деревья, кроны которых сверкали от серебристого инея, постанывали и кряхтели при дуновении лёгкого, тёплого ветра. Даже воздух кривился и дрожал. Кто-то или что-то мелькало за стволами, прячась в чернильной мгле.