Последний выбор

— Ну, коллапса я пока не наблюдаю…

— Корректор здесь. Я его чувствую. Данька не вывел его из среза.

— А сам Даниил?

— Не знаю. Не могу понять. Вроде бы он здесь, и вроде бы не совсем… Странное ощущение.

— Жаль, что нет какого-нибудь маячка. Эпоха технарей, знаешь ли, имеет свои преимущества. Не так зависишь от этого «тут чую, тут ощущаю, а тут просто сквозняком надуло».

Подошла наша очередь, я подкатился к будке, отметив, что шлагбаум тут стальной и прочный, машиной не сшибить.

— Здравствуйте, — устало сказал пожилой будочник, одетый в невнятную униформу буро-серого цвета и цилиндрическую шапочку с непонятной эмблемой.

Хоть языкового барьера нет. Только железный. Я с нелогичным замиранием сердца сообразил вдруг, что документов у меня никаких. Ни на машину, ни прав, ни паспорта — ни единой бумажки. Как-то не возникало в них нужды в последнее время.

— Цель приезда?

— Разыскиваю… человека одного.

— «Поиск человека», угу, хорошо… — пробормотал служащий, что-то записывая. — Живого или исполняющего последний долг?

— Последний что? Впрочем, неважно. Надеюсь, живого.

— Угу, живого, надеется… — скрипит ручкой будочник. — Алкоголь, табак, наркотики употребляете?

— Сейчас или вообще? — растерялся я.

— Отвечайте «да» или «нет».

— Тогда нет.

— Правильно, — одобрил он, — нужно ответственно относиться к своему телу, оно является ценным общественным достоянием.

Про «общественное достояние» мне не понравилось, но я решил не обострять.

— Хронические болезни, влияющие на пищевую ценность?

— Пищевую ценность чего?

— «Да» или «нет», пожалуйста.

— Нет.

— А у девочки?

— То же самое.

— Вес тела? Ваш и девочки.

— Девяносто и пятьдесят — сказал я наугад, решив, что взвешивать нас не станут.

Угадал, не стали.

— Очки снимите, пожалуйста, — обратился он к Насте.

Она, пожав плечами, приподняла свои окуляры, будочник заглянул в синеву её глаз, кивнул, но никак не прокомментировал, только пометил что-то в своих бумажках.

— Проезжайте. Помните о режиме пищевой дисциплины, соблюдайте предписания.

— Непременно, — ответил я. Главное — проехать, потом разберёмся.

Шлагбаум, скрипнув, поднялся, и мы въехали в город.

Город оказался сер, уныл и депрессивен. Такое впечатление, что яркие цвета тут запрещены законодательно — всё какое-то тусклое, выцветшее, выглядящее пыльным и старым. Застройка панельная, дома из квадратиков бетонных плит, которые даже не пытались ничем украсить. Машин мало, они угловатые, одинаковые, неинтересные, и тоже неяркие. Правда, надо сказать, и УАЗик на этом фоне не особенно выделяется. На улицах чисто, людей немного, одеты серо до степени слияния с пейзажем.

— Какие они… — сказала неопределённо Настя.

— Какие?

— Усталые. Худые. Равнодушные.

Пожалуй, да, исчерпывающе. Именно такое впечатление и производят аборигены. Как будто они так устали и измучились от своей серой жизни, что им уже всё равно. Ешьте их мухи с комарами.

— Куда нам?

Настя задумалась, приподняла очки, покрутила головой.

— Примерно туда, — указала тонким пальцем. Ноготь на нём коротко острижен и выкрашен чёрным лаком. — Недалеко. Совсем рядом. Но…

— Что?

— Как-то странно ощущается. Не знаю. Давайте доедем.

Мы проехали метров сто, свернули налево. Возле открытой двери небольшая очередь в пяток аборигенов. Стоят молча. Первый что-то получает, отходит, сзади пристраивается новый.

— Нам сюда… наверное, — с сомнением сказала Настя.

Я припарковал машину у тротуара, заглушил. На табличке жёлтым по чёрному написано: «Пункт сопричастия №18. Госупрответ. Центральный район». На бумажке ниже написано от руки, но крупно и аккуратно: «Предъявлять по первому требованию!». За дверью крошечный прилавок, на нём — стеклянный конус с краном, из которого усталая худая женщина с морщинистым ненакрашенным лицом и убранными под белый колпак волосами наливает в стаканы чуть розоватую жидкость. Абориген в некрасивых очках с толстой пластмассовой оправой протягивает ей бумажку, она ставит на неё штамп, поворачивает краник внизу конуса, наливает стакан. Он забирает, выпивает без всякого видимого удовольствия, споласкивает стакан у крана с раковиной рядом, ставит обратно на стол. Лицо его светлеет и делается как-то даже бодрее. Облегчённо вздыхает, уходит. Его сменяет женщина в бордовом платке и растянутом платье, процедура повторяется. Стаканов всего три, они меняются по кругу, видимо, эпидемий местные не боятся.

Помещение крошечное и, кроме разливающей, в нём никого нет. Я, отодвинув стоящего в очереди подростка, заглянул за прилавок — за ним несколько больших, литров на десять стеклянных бутылей с той же розоватой жидкостью, и больше ничего.

— Тут никого нет, — сказал я Насте.

— Вижу, — коротко ответила она. — Не понимаю.

Очередь никак не реагировала, глядя мимо нас, только подросток в чём-то вроде гимназической униформы цвета сохлого говна украдкой пялился на Настю.

Я взял с прилавка полный стакан, понюхал — ничем не пахнет. Пробовать не рискнул, поставил обратно.

— Предъявлять будете? — скучно спросила разливающая.

Предъявлять нам было нечего, и мы отошли в сторонку.