Последний выход Шейлока

— Кстати, — сказал Холберг, — это уже не догадка. Я побеседовал с госпожой Ракель Зильбер. Она действительно помогала Максу Ландау обменивать морфин на продукты. Знаете, на продовольственном складе разработана целая система хищения продуктов. То есть, хищениями это трудно назвать — просто сведения об умерших они подают на сутки позже. Отсюда всегда имеется излишек продуктов… Да, юная Ракель взяла две ампулы, предназначенные для обмена покойным… — он помолчал немного. — Я посоветовал ей сделать то, что собирался сделать господин Ландау. Передать продукты рабби Шейнерзону для его учеников.

— Думаете, она так и сделает? — спросил я.

— Уверен, — ответил Холберг спокойным голосом. — Возможно, сделала уже сегодня. Не сомневайтесь, Вайсфельд, госпожа Зильбер — очень порядочная и очень несчастная девушка. Здесь, в Брокенвальде она лишилась родителей. И семью ей заменил Макс Ландау. Она обрадовалась, когда узнала, что ей представляется возможность сделать то, что не успел сделать ее кумир. Она ведь не знала — что делает Ландау с продуктами, которые обменивает на морфин. Сегодня Ракель Зильбер впервые не чувствует себя преступницей — ведь она, оказывается участвовала в миссии по-настоящему благородной… Но я вас перебил, доктор. Продолжайте, прошу вас.

— Я хочу сказать, что, поскольку покойный режиссер не пользовался морфином, ему приходилось справляться с болями без лекарств. И мне кажется, что своими эскападами он еще и старался заглушить физические страдания. При этом — вспомните, — госпожа Ландау сказала, что в последний месяц скандалы между ними стали много чаще. Причина та же.

— Браво, — серьезно заметил Холберг. — Очень точное наблюдение, доктор. Признаться, об этом я не подумал. Хотя и жил в предоставленном им помещении. Но он бывал там редко, и в эти редкие часы я уходил из гримерной, чтобы не мешать. Поэтому мне ни разу не довелось быть свидетелем его взрывов. Да, вероятно вы правы. И даже наверное правы.

Я снова вспомнил покойного режиссера, с его резкими колебаниями настроения, с дерзостью по отношению к окружающим. Вспомнил, как он выкрикивал первый монолог Шейлока в лицо полицейского, вспомнил…

— Постойте, — сказал я охрипшим от волнения голосом. — Вы спрашивали о странности в поведении. При нашей первой встрече у кухонного блока. Кажется, я кое-что вспомнил. Мне показалось, что в какой-то момент он кого-то увидел… Знаете, Холберг… Он повел себя так, как будто увидел кого-то, кого никак не ожидал увидеть.

— Увидел в очереди? — переспросил Холберг.

Я помотал головой.

— Нет, не в очереди. На противоположной стороне. Там как раз проходили новички. В тот день пришли сразу два транспорта — из Берген-Бельзена и из Марселя.

— То есть, он увидел кого-то в группе новичков?

— Нет, я не уверен, — я уже не был уверен даже в том, что все происходило именно так. — Возможно, кто-то просто стоял на противоположной стороне, когда проходили новенькие.

Уловив нотки сомнения в моем голосе, Холберг спросил:

— Но он действительно кого-то увидел? Или просто запнулся… закашлялся… задумался о чем-то? — он неопределенно повел рукой. — Знаете, как бывает иногда — неожиданная мысль приходит человеку в голову, он теряет нить разговора. Или же произошло то, о чем вы сами только что говорили — приступ сильной боли?

— Может и так… — во мне крепла уверенность, что все сказанное явилось плодом моей фантазии. — Может быть, вы правы. Но мне тогда показалось то, что показалось.

Мой друг на мгновение задумался. Махнул рукой.

— Хорошо, — сказал он. — Пока оставим это. Вы упоминали о его визите в медицинский блок. Вместе с женой. Накануне спектакля. Что-нибудь вам запомнилось в его поведении?

— Только то, что уже получило объяснение, — ответил я. — Его отношение к жене. Он оскорблял ее, требовал, чтобы мы запретили ей ходить на работу. Но едва г-жа Бротман сказала, что в этом случае его жене урежут паек, как он тут же остыл и вышел. А затем вернулся. Был очень любезен, вручил нам билеты на спектакль.

— И все?

— Все… — мне казалось, что я упустил важную деталь, нечто, маячившее на периферии сознания и никак не желавшее оформиться в четкий образ. — Нет, погодите… — я закрыл глаза. — Погодите… Что-то такое было в тот день еще. Я имею в виду, во время его визита в медицинский блок. Так…

Я вызвал в памяти коридор, в котором сидели несколько больных. И Макса Ландау, с виноватой улыбкой вручающего мне пригласительный билет. А затем…

— Да, — сказал я. — Кажется, я вспомнил. Он произнес странную фразу. Он спросил — кто эти люди… Там ожидали приема несколько новичков. И когда я сказал — из Франции, он засмеялся и спросил: «Да? Из Франции? А из России у вас, случайно, никого нет?» Примерно так. А потом снова засмеялся и сказал, что это шутка.

— Вот как… — протянул Холберг. — Снова новенькие. Что бы это могло значить, Вайсфельд? Я имею в виду его слова о России. Как вы думаете?

— Не знаю, — ответил я. — Может быть, он имел в виду широту охвата. От Франции до России. От Запада до Востока. Знаете, художественная натура.