Последний выход Шейлока

Мы встретились с Холбергом сразу после завтрака. Погода была такой же, как вчерашняя: мелкий дождь сыпался крохотными ледяными бусинками с затянутого низкими серо-голубыми тучами неба, ветер временами рябил образовавшиеся лужи. Мысли же о неодушевленных полицейских посетили меня в очередной раз из-за того, что Брокенвальд казался опустевшим. Так было каждым воскресеньем – на улицах никого, кроме неподвижных фигур в синей форме. Исключением были дни, когда в гетто появлялся очередной транспорт. Тогда полицейские оживали, кроме них на улицах появлялись озабоченные члены Юденрата и квартальные капо, а из распахнутых ворот медленно втягивался в город людской поток, еще не распавшийся на отдельные элементы. Затем поток рассасывался, город вновь пустел, и полицейские застывали в недвижности на тротуарах и перекрестках.

Парижская улица располагалась на восточной окраине. В свое время меня заинтересовало, чьей фантазии этот крохотный и не очень ровный участок Брокенвальда обязан таким звучным названием. Но в конце концов я привык к нему и оно совсем не казалось мне выспренним. В конце концов, есть здесь улица Пражская, и Венский переулок. Куда более странными звучат сегодня другие названия. Например, медицинский блок находится на улице Ново-Еврейской, а дом, чердак которого занимаем мы с г-ном Холбергом – на Старо-Еврейской. В этом мне тоже чудилось проявление иронии истории – той иронии, перед которой человек чувствует себя обескураженным и уязвленным.

Именно на Парижской улице, по словам г-на Холберга, проживал глава лютеранской общины Брокенвальда пастор Гризевиус. Его-то мы и отправились навещать воскресным утром.

Дождь на какое-то время прекратился, сквозь истончившуюся ткань облаков пробились слабые солнечные лучи. Они казались лишенными естественной окраски. Именно таким, светлым и бесцветным, всегда казалось мне солнце Брокенвальда.

– Здесь, – коротко бросил Холберг, когда мы поравнялись с одноэтажным бараком, стены которого были сложены из неоштукатуренного кирпича. Парижская, 17.

– Откуда вы знаете номер дома? – полюбопытствовал я.

– Я взял адреса некоторых интересующих меня фигурантов в Юденрате, – отвечая, Холберг внимательно осматривал строение и окрестности. – Воспользовался разрешением Генриха Шефтеля на расследование и тут же потребовал, чтобы мне были сообщены адреса нескольких человек. Зандберга весьма покоробила моя напористость, но возражать против распоряжений начальства он не стал.

– До сих пор не могу понять, – признался я, – каким образом вам удалось получить это разрешение. Неужели Юденрат придает такое значение убийству одного из евреев Брокенвальда?

– Дело не в этом, – по лицу Холберга скользнула легкая тень. – Тут сыграли роль мои давние связи. Очень давние, – он на мгновение крепко сжал губы. Я понял, что о своих связях г-н Холберг говорить не собирается. Во всяком случае, сейчас. Настаивать я не стал, тем более, что бывший полицейский прекратил осмотр и направился к входу в здание – невысокой двери, врезанной с торцовой стороны. Прежний вход, как я успел заметить, находился со стороны фасада, но был зачем-то заложен, относительно недавно.

От двери внутрь здания вел короткий коридор, далее – еще один вход, нечто вроде маленького тамбура с дверной коробкой и петлями, но без двери – ее роль играла портьера, заброшенная за толстый шнур, натянутый по одну сторону коробки. Сразу за тамбуром начинались ряды двухярусных нар. Большая их часть пустовала – обитатели дома-барака сгрудились в дальнем углу вокруг пожилого лысоватого мужчины, державшего в руке небольшого формата книгу. Те же, кто оставался на своих местах, смотрели в ту же сторону и напряженно вслушивались в негромкий, но хорошо поставленный голос, которым пожилой что-то зачитывал.

По этой причине нас никто не заметил и даже не обернулся на слабый скрип половиц под ногами. Я прислушался.