Последний закат (СИ)

Мои размышления о бренности современного бытия вдруг прекратились, когда я услышал, как за моей спиной простонал от боли Дубина. Я остановился и обернулся: он прыгал посреди дороги на одной ноге, обхватив обеими руками другую. И снова эти треклятые черви. От них, казалось, уже не могло быть спасения, они будто буквально возникали из воздуха! Сегодня их несколько тысяч, а завтра - бум, и уже несколько десятков тысяч! Мы договорились, что я буду идти первым, а остальные будут следовать за мной по цепочке и повторять каждый мой шаг, ибо пройти этим ошалелым без вменяемого примера никак бы не удалось. И даже с такой простой задачей Дубина умудрился не справиться. Всего-то нужно переступать мерзопакостные лужи кислоты, оставленные бесчисленными червями. Мы шли по раскаленной асфальтированной дороге потому, что на бледно-сером асфальте желто-зеленые пятна кислоты видны четче, чем на земле. Но нет, смотреть под ноги же так сложно! Сейчас бы я отчитал Дубину по полной, ибо он уже раз в сотый наступает на эти чертовы лужи и нам приходится останавливаться и ждать, пока он смирится с болью и снова сможет идти, но у меня уже попросту не было сил на это. Мы просто стояли и с досадой смотрели, как наш друг, корчась от боли, прыгает на одной ноге, еле удерживая равновесие. Надеюсь, этот балбес не свалится на землю или не наступит и второй ногой на кислоту. Эта ситуация отчасти показалась мне комичной, но в тот момент даже простая улыбка была для меня каторжным трудом.

Около двух минут мы стояли посреди шоссе и ждали, пока попавшая на кожу ступни Дубины кислота перестанет жечь, и мы вновь сможем продолжить путь. Ожидание заставило меня вернуться к размышлениям, дабы отвлечься от мучительной жары и от ползающих неподалеку пухлых червей. Я быстренько переключил внимание на остальных: Ягодка стоял на слегка согнутых ногах и нервно елозил руками то по голове, то по плечам, то потирал локоть сначала одной руки, потом другой. Бедный Ягодка был умственно отсталым, за ним нужен глаз да глаз, однако даже он умудрялся следовать моим указаниям и внимательно переступать кислотные разводы, чего не удавалось сделать Дубине, которого справедливее было назвать неуравновешенным узколобом, чем умственно отсталым. Молчун же просто стоял, опустив голову, и тихо ждал, пока мы вновь начнем двигаться.

В такие моменты, когда мы не общались, но были вместе, я начинал жалеть, что мне не довелось знать этих людей в прошлом, когда солнце еще не сошло с ума, а за ним и весь мир. В моей иссушенной памяти еще проскакивали моменты прежней жизни: зеленые улицы маленького загородного поселка, в котором я когда-то жил, рев моторов проезжающих мимо нашего дома машин, чарующий запах только-только приготовленной сытной домашней пищи, голоса и лица родственников и старых друзей... все кануло в небытие. Сгорело. Остались только воспоминания и оживление всего этого в редких снах, которые навещают меня раз в несколько месяцев. Я помню, как вода была в изобилии, как мы тратили ее бездумно на всякие мелочи, вроде споласкивания относительно чистой кружки. Тогда никто даже и подумать не мог, что через какие-то двадцать лет люди начнут убивать за нее. Помню, как мать приносила мне всякие сладости, когда приходила домой с работы, как мы бегали с друзьями по выстриженному зеленому газону нашего футбольного поля, как отец учил кататься меня на велосипеде или делать бумажные кораблики. В памяти все это всплывало невнятными, туманными обрывками, словно я пытался представить фотографии, о которых уже начинал забывать. Но потом все медленно покатилось к черту. К тому времени, как я закончил колледж и устроился на работу, средняя температура поднялась на несколько градусов и продолжала расти стремительными темпами. Сначала люди терпели это и пытались приспособиться, но когда жара достигла своей критической отметки и продолжала усиливаться, весь мир буквально взорвался сначала паникой, а потом самым настоящим безумием. Помню, социальные медиа сдали позиции первыми, мягкотелые дети третьего тысячелетия начали сеять панику еще до того, как температура воздуха стала близкой к невыносимой, потом посыпались всяческие ведущие предприятия, всевозможные организации, политические аппараты, а за ними развалился и весь социум. Люди сражались за провизию, за воду, за место в тени. Опять же, повторюсь: не удивительно, что окружавшие сейчас меня люди были ментально травмированы в той или иной степени. Скорее удивительным было то, что я сумел сохранить здравый рассудок среди этого кошмара, хотя, смею допустить, что на самом деле я также мог быть безумцем, ошибочно предполагавшим себя вменяемым. Однако практика опровергала эту догадку: только благодаря моим наставлениям и лидерству, в результате принятых мною критических решений мы все еще были живы. За это меня прозвали Вождем.