Последний звонок. Том 1

— Вы знаете, некоторые люди и к чужим детям относятся как к собственным. В учителя идут, в воспитатели. Я, когда устроился работать в школу, немного комплексовал из-за того, что я — не такой. Пытался измениться, но… Дети прекрасно чувствую фальшь.

— Это точно, — подтвердил Харон. — Их не обманешь, особенно подростков. С ними нужно быть искренним до конца. Видите ли, подростку ненавистна мысль, что он — зависим. Финансово, эмоционально — как угодно. Поэтому если хочешь чего-то добиться от подростка, ему нужно говорить: «У нас с тобой одинаковые проблемы. Надо что-то с ними делать». Вы понимаете? Подросток чувствует, что он — не один, и, будто цветок, распускается навстречу солнцу.

За стеклами очков, в глазах Харона блеснуло нечто вовсе чуждое человеческой природе. Я понял Брика. То, что захватило разум сидящего напротив меня человека, не было ни Исследователем, ни Разрушителем. Он создал у себя в голове голема и наделил его безграничной властью.

— Зачем? — спросил я, убрав из голоса светские интонации.

И Харон меня понял:

— Потому что она хочет этого сама.

— Она — подросток с кашей в голове. Скажи ты другие слова, она бы пошла работать шпалоукладчицей и считала бы себя самым счастливым человеком в мире. Что тебе даст ее смерть?

Харон отложил вилку, коснулся губ салфеткой.

— Так, — сказал он, прикрыв ненадолго глаза. — Вот теперь вы взяли неверный тон, как и ваш друг. Но я готов это, как вы говорили, «понять и частично простить». Отвечая на ваш вопрос: мне приятно исполнять желания. Даже не совсем так. Мне приятно обладать властью исполнять желания.

Я понимал, что нет смысла взывать к логике сумасшедшего, но не удержался:

— Есть такой анекдот, про парня, который нашел лампу с джинном. Джинн сказал, что парень может загадать одно, любое желание. А парень, потрясенный происходящим, ляпнул: «Чтоб я сдох!» Конец анекдота.

Я ожидал, что Харон засмеется мне в лицо, но он остался серьезным. Как будто даже побледнел и стиснул зубы. Не знаю, что именно, но что-то я в нем зацепить умудрился.

— Именно так работает жизнь, — прошептал он. — Несправедливо…

— Так работаете вы! — Я вернул уважительную дистанцию.

— Верно. — Харон закивал. — Я несправедлив. А еще у меня плохое зрение.

В себя он пришел моментально. Улыбнулся. Я взглянул на его тарелку. Пусто. Харон ждал окончания разговора, больше его здесь не держало ничего.

Но стол был накрыт на двоих. А когда я зашел, Харон сидел, уставившись в пространство, будто видел кого-то, кого здесь нет. «Жена лет пять назад „роскомнадзорнулась“», — вспомнились слова Васи. Кажется, вот он, ключик.

— Это — месть? — спросил я.

— Отчасти.

— Можете объяснить?

Харон закатил глаза:

— Знаете, вы как все. Я говорю: «Нет», а вы спрашиваете: «Почему?» Эта наивная вера в то, что каждый человек жаждет сказать вам «Да!», но ему мешает что-то, с чем он сам справиться не может. И вы сейчас решите эту проблему, тучи разойдутся, заиграет веселая музыка из мультика, и все станут счастливы. Я бы мог рассказать вам о причинах происходящего, но мы лишь потеряем время. Знание подоплеки, не даст вам ничего. Ни оружия, ни инструмента. Сосредоточьтесь на слове, которое я говорю: «Нет!» Это слово незыблемо, как смерть. Научитесь смиряться с ним.

Глядя в глаза Харону, я взял вилку и поднес ее к тарелке. Он сжал кулаки, хрустнули костяшки пальцев.

— Не смейте, — остановил меня хриплый шепот.

Я положил вилку.

— Это был ее последний обед, так?

Харон молчал, глядя на меня.

— Я могу вас понять.

— Вряд ли.

— Я знаю, что такое утрата.

Харон фыркнул и покачал головой. Теперь он смотрел в сторону выхода. Отрешенно, будто закончил разговор. Я продолжил:

— Когда я был подростком, жизнь со мной обошлась не лучшим образом. Я потерял друга, затем — мечту. А когда попытался заменить мечту тихой и спокойной любовью, у меня отобрали и ее. Как будто кто-то свыше распорядился: «Ты никогда не будешь счастлив». — Я помолчал, постукивая пальцами по скатерти. — Сегодня мечту я потерял вновь. И вспомнил, как чувствовал себя тогда. Никому, никогда не говорил такого, даже себе толком не признавался, но меня неоднократно посещала страшная мысль: лучше бы кто-то из нас умер. Смерть — это черта, переступив которую, можно забыть и смириться. А жизнь бесконечно будет дразнить иллюзией возможности…

— Идиот! — Харон подался вперед, стукнул кулаком по столу. Глаза сверкнули. — По-твоему, смерть это конец? Нет, даже близко не так. Она жива, она существует где-то. На что ты пошел тогда, чтобы прикоснуться к «мечте»? Полагаю, на многое, раз до сих пор зовешь ее так. Многое бросил на алтарь и не усомнился до сих пор. И если бы она умерла, ради ее прикосновения ты принес бы куда больше жертв. Ради сна, в котором она тебе улыбнется. Пусть этот сон ты будешь видеть один раз в год.

На краткий миг я увидел настоящего Харона. Иссушенную мумию, отдаленно напоминающую человека. Самого себя, непонятно зачем живущего день за днем по какой-то немыслимой инерции.

— Ты прав, — сказал я. — От этого действительно нет спасения.