Последний звонок. Том 2

А меня — как толкнуло что-то. Когда услышала крик: «Где она?!» и звуки, которые теперь уже ни с чем не спутаю. Звуки ударов.

О том, что такое «изнасилование», мне рассказал участковый дядя Миша. Когда поймал после очередного побега и в отделение вез, мне тогда лет десять было. Он же поведал, откуда берутся дети — заодно уж, наверное. Я офигела. С мамой мы такие темы не обсуждали. А дяде Мише сначала не поверила — бредятиной показалось, хотя звучало убедительно. На всякий случай перепроверила в поисковиках, но все оказалось правдой.

В выражениях дядя Миша не стеснялся — злой был на меня ужасно. А суть упреков сводилась к тому, что это пока мне, дуре, везет, потому что интереса для противоположного пола не представляю. А чем старше становлюсь, тем больше будет появляться желающих познакомиться со мной поближе. Сбегаю из дома — следовательно, сама нарываюсь. Умом я понимала, что он, скорее всего, прав. Но реальной опасности не ощущала. Как будто чувствовала, что смогу себя защитить от кого угодно.

Потому что, вот — смотришь ты на человека. Не глазами, по-другому. Видишь внутри него какие-то струнки. Трогаешь быстро одну, другую, — прислушиваешься. Страх — он всегда особенно звучит, отлично от других эмоций. И, когда зазвучит — достаточно одно предложение или даже слово из этой «песни страха» выхватить и произнести, глядя человеку в глаза. Это не сложно, иногда даже смешно. До сих пор помню, как я над одним горе-домогателем хихикала — он студентом оказался. И словом, которое его до печенок пробрало, оказалось: «Отчислят».

В общем, я была почти уверена в собственной неуязвимости. Не просто же так согласилась встретиться с Сашей и в Москву с ним полететь — была уверена, что ни он, ни Витек ничего мне не сделают. Я под сиденье-то полезла только потому, что почувствовала — с Сашей сейчас лучше не спорить.

А когда выскочила, быстро поняла, насколько себя переоценивала. И насколько недооценивала других. Потому что те, кто собрались здесь, оказались вовсе не убогими полудурками вроде того студента.

Эти люди почти ничего не боялись — потому что почти ничего не чувствовали. Я не понимала, чем их можно пронять. И их было много. Слишком много. Один прижал к земле Витька: это я разглядела с трудом, вокруг было темно. И в свете фар оказались только Саша и те двое, что его били. Когда я выскочила, они замерли. Еще один стоял рядом с толстяком Арсеном. А толстяк… Я, конечно, к нему потянулась первому, к его мыслям и чувствам. И отпрянула. Потому что этот человек перешагнул свои страхи давным-давно. Он всем сознанием будто заявлял: «Я столько терял, что не боюсь потерь. Столько пережил, что не боюсь переживаний». Он, кажется, даже смерти не боялся. Но ведь не может быть такого, чтобы совсем ничего? Что-то, лежащее не на поверхности — как у того идиота «отчислят» — глубокое, сокровенное, должно было остаться?

По ощущениям — я будто с крыши небоскреба прыгнула. Чтобы дотянуться до этого «чего-то», превратить затоптанный силой воли страх в иррациональный ужас.

Я рванулась туда, куда не заходила еще ни разу. Почувствовала, как от напряжения подогнулись коленки. И как меня схватили за руку.

— Вот она, красавица. — Голос Арсена долетал, будто сквозь вату. — Дочка, говоришь? Это ж у кого в родне такие зенки?

— Она не в мою родню. В мать пошла. — Сашу я тоже еле слышала. Он лежал на земле, придавленный чьей-то ногой, а смотрел на меня зло. Видимо, не ожидал, что выскочу. — Отпусти ее, не бери грех на душу. Не при делах девчонка.

Арсен покачал головой.

— Кай. Сердце мое холодное! Я седьмой десяток разменял, и знал бы ты, сколько басен переслушал…Ну тебя, мы лучше с ней побеседуем. — И улыбнулся мне. До того ласково, что по спине побежали мурашки.

Если бы меня сейчас не держали, я бы упала. Ноги стали ватными, руки еле шевелились. Зато в голове наконец прояснилось — от осознания того, что отступать некуда. И я нырнула еще глубже. В какие-то совсем уж невероятные дебри. Я слышала их все лучше и лучше — тех, кто стоял вокруг. Не слова, произносимые вслух, а то, какие они внутри.

Я услышала Сашу — до сих пор не могла к нему пробиться. Витька… ну, этот-то всю дорогу как на ладони. Сейчас я могла прочитать любые их мысли и чувства, но мне были нужны не они. Толстяк… Главное — толстяк. Я смотрела в его глаза, пытаясь заглянуть в душу. Лицо толстяка скрывалось в тени, но я откуда-то знала, что глаза у него — запавшие, в темных кругах. Потому что он болен! — осенило вдруг. Серьезно болен. Я попыталась уцепиться за эту мысль.

И услышала, как в одном из джипов сработала сигналка. Следом — в другом. Наш «Мерседес» присоединился последним. Потом взревели и одновременно загудели двигатели. А потом дружно начали орать на разные голоса мобильники.

— Что за на хер? — донеслось из-за спины. Подождите-подождите, сейчас узнаете — что! Хватка ослабла, я выдернула руки и бросилась к Саше. Однако добежать не успела.

«Юля? — у меня в голове раздался голос. Да, я в курсе, что это первый признак „кто последний к психиатру“. — Это ты — Юля Шибаева?»

Глава 108 Дима