Последствия

– Интересно, что вас в ней не устроило. Простая, искренняя картина. В ней нет ничего… я не знаю, как это по-английски… unschicklich…[53] Ее писали не для того, чтобы шокировать. Посмотрите, какая прелестная вещь. Я думал, что вы ее оцените. Что вы женщина со вкусом. – Он выдержал небольшую паузу. – Наверное, ошибался.

Вот теперь ее задело за живое.

– Вы что хотите этим сказать? Разумеется, я вижу, что картина хороша. И мне не нравятся ваши инсинуации. Вы ничего не знаете ни о моем вкусе, ни обо мне самой.

– Верно, – согласился Люберт. День был долгий и не самый приятный, но в конце ему удалось отыграться.

– Что вы можете знать о моих предпочтениях? Или о моих вкусах? Вы понятия не имеете о том, что я считаю хорошим искусством. Вы не знаете, кто я и откуда.

– В том-то и проблема! – Его подхватила волна безрассудства. – Как нам хотя бы начать понимать друг друга, если за каждым из нас прошлое, о котором другой ничего не знает?

– Именно ваше, герр Люберт, прошлое тревожит меня и беспокоит.

Так вот в чем дело. Она посмотрела на картину, точнее, на то место, где висела теперь новая картина.

– Там ведь был он, да?

Ее вопрос выбил почву из-под ног, всколыхнув презрение и недоверчивость.

Рэйчел выдохнула через нос и кивнула.

– Он, да? Портрет фюрера, – сказала она, избегая произносить ненавистное имя.

Люберт усмехнулся, и это выглядело легкомысленно – вопреки тому, что он чувствовал.

– Так что? – не отступала Рэйчел, продолжая, как ей казалось, загонять его в угол. – У вас тут висел портрет фюрера? Или нет? Я знаю, у всех немцев был портрет фюрера. Мне просто хочется знать наверняка.

Неужели она говорит это искренне? Нет, идеи явно заимствованные.

Рэйчел не удержалась от последнего, завершающего удара:

– Вы разочаровали меня, герр Люберт. Я думала, что уж у вас-то вкус есть.

Лучше бы промолчать, но оставить без ответа дерзкое невежество было выше его сил.

– Оглядитесь, фрау Морган. Посмотрите на мебель. На книги. На… на ноты. Мендельсон и Шопен, оба композитора запрещены партией. Посмотрите книги в библиотеке. Вы найдете Гессе, Маркса, Фалладу – их произведения подлежали сожжению. Посмотрите на картины и гравюры – я бы рассказал вам о них, если бы вам было интересно, – все запрещено тринадцать лет назад. Дегенеративное искусство. Даже вот эта гравюра Нольде. – Люберт кивнул в сторону лестничной площадки. – Это все неарийское. Еврейско-большевистское. Эти художники не имели возможности работать, они ничего не могли продать, потому что пришлись не по вкусу фюреру.

Он прошелся по холлу.

– Знаю, кого-то нужно винить. Должно быть, так легче. Уверен, вам так удобнее – когда у вины есть лицо. Но неужели вы думаете, что я отдал бы лучшее место тому, из-за чьей глупости все эти вещи запрещались и сжигались? Он был вандалом. Его кредо заключалось в одном – уничтожать. Уничтожать не только искусство, но и людей, семьи, города, страны и даже самого Бога! Все его наследство – смерть и руины.

Люберт остановился – не хватало дыхания.

Рэйчел не могла больше стоять на месте. Она перевела взгляд с картины на камин. Потрогала кочергой решетку. Рука дрожала.

– Думаю, вы сказали достаточно, герр Люберт.

– Нет. Не сказал. – Во всяком случае, он нашел свою тему. – Вы правы. Мы ничего не знаем друг о друге. Вы ничего не знаете обо мне. О моем прошлом. Моем настоящем. Будущем. Да, да. У меня есть мечты. Пусть даже я немец!

Рэйчел положила кочергу в лоток и снова скрестила руки на груди, чтобы скрыть их дрожь.

– Вы сказали, что вас тревожит мое прошлое, но, по-моему, вас тревожит ваше собственное. Я мало знаю о вас. Только то, что услышал от Эдмунда. Но я по крайней мере пытаюсь понять. Заглянуть чуть глубже.

– Что вам рассказал Эдмунд?

– Он рассказал о вашем сыне, Майкле. О вашем… горе. Эдмунд говорит, что вы были другой, счастливой. Что вы любили шутить и петь. Он говорит, что вы понравились бы мне больше, если бы я знал вас тогда. Что сейчас вы не такая.

Люберт понял – по тому, как она задышала, – что ее это задело.

– Я сочувствую вам: вы понесли тяжелую потерю, вам пришлось переехать в другую страну и поселиться в одном доме с бывшим врагом, вы почти не видите мужа. Понимаю – у вас своя боль. Я видел ее в ваших глазах и слышал ее, когда вы играли. Но ведь есть и другие, кому не легче. Очнитесь! Вы не одна такая.

Теперь он уже стоял прямо перед ней.

– Достаточно, герр Люберт. Остановитесь.

– А что вы сделаете? Вышвырнете меня из дома? Вам бы этого хотелось? Ладно. Вот. Так вам будет легче.

Неожиданно для себя Люберт схватил ее за плечи и поцеловал, слегка промахнувшись, так что получилось грубо и быстро. И тут же отпустил, ожидая ее реакции и слегка повернувшись к ней щекой.

– Ну вот. Сделал, – сказал он, не вполне понимая, что именно сделал.

Ожидаемой пощечины не было. Рэйчел отвернулась, коснувшись пальцами верхней губы.

Мысли спутались. В крови шумел адреналин. Надо уйти, пока он не натворил чего похуже.

Люберт поднял руки:

– Я пойду. Пойду и соберу вещи. Вы ведь этого хотите. – Он и шагнул к лестнице.