Послесловие к подвигу

Спасибо скажи, что санитары из двадцатой стрелковой дивизии быстро доставили, а то бы и гангреной могло кончиться. Теперь все позади. Давай знакомиться. Я - главный хирург. Коваленко Андрей Иванович. О тебе все знаю. Восемнадцать самолетов на нашем фронте лишь один ты угрохал. Если есть у тебя вопросы, - задавай.

Нырко скосил глаза на подвешенную в тяжелых биптах ногу:

- Значит, это вы меня так разукрасили?

- Считай, что я.

- Красивая работенка, ничего не прибавишь. А скажите, долго ли теперь лежать?

Коваленко зевнул, широкой ладонью прикрывая рот.

- В доброе мирное время для того, чтобы выздороветь как следует, вам бы полагалось пролежать месяца два. Затем поехать на месяц в Одессу полечиться грязями. Но, увы, такая поездка сейчас невозможна. Стало быть, выход один. Надо поскорее снимать гипс с вашей ноги. Полагаю, через месяц мы это сделаем. Только зачем вы торопитесь? Неужели для того, чтобы как можно скорее опять подставить свою ногу под огонь зениток и "мессершмиттов?"

- Только для этого, - мягко улыбнулся Нырко, и черные глаза его под широкими бровями сразу потеплели. - Иначе мы никогда не отбросим врага от Одессы и мне не придется долечиваться грязями.

Главный хирург присел на стул и похлопал по своим коленям широкими ладонями.

- Вот как! - басовито расхохотался он. - Люблю летчиков за веселый нрав. Считайте, что я за вас. Будем надеяться на то, что из списков полка вас исключать до возвращения не будут. - Он немножко помолчал, плотно стиснул полные губы и неожиданно закончил, как отрубил: - В строй вы, бесспорно, вернетесь, даю вам голову на отсечение. А вот будете летать или нет, это вопрос, как говорится, уже другой категории. Все-таки двадцать три осколка, задет нерв, повреждена кость.

Пусть незначительно, но повреждена. Не знаю, дорогой потомок запорожцев, честное слово, пе знаю.

- Послушайте, Андрей Иванович, - с нарастающей злостью заговорил Нырко, каменная фигура хирурга внезапно показалась ему надменной, а его басовитый голос снисходительным. - Вы заблуждаетесь. Я вам не нищпй, вымаливающий подаяние. Я не прошу, а требую.

Знаете, в чем заключается моя обязанность летчикаистребителя?

- Просветите, - пожал плечами Коваленко и снова певнул.

- В том, чтобы с каждым проведенным воздушным боем сокращать на какое-то количество единиц самолетный парк Геринга и его кадры.

- Допустим.

- А знаете, в чем ваша обязанность хирурга военного госпиталя?

- Очевидно, нет, - снова захлебнулся Коваленко хриплым смехом.

- Конечно, нет, - сверкнул на него глазами Нырко. - Ибо если бы знали, то не разговаривали бы в таком ключе. У вас одна обязанность - вернуть меня в кабину истребителя во что бы то ни стаю! - Майор ударил кулаком по матрасу, так что сетка взвизгнула. - Представьте на минуту наш огромный советско-германский фронт от Черного и до Баренцева моря, как иногда пишется в сводках Совинформбюро. Представьте сотни госпиталей и сотни летчиков, которые ежедневно попадают на такие вот больничные койки. Так разве есть среди них хотя бы один, который не мечтал о новых боевых полетах и о том непередаваемом ощущении, которое рождается, когда ты видишь, как падает на землю сбитый тобою вражеский самолет? Какое же вы имеете право лишать меня надежды?

Нырко умолк и только теперь заметил, что хирург, оставаясь сидеть в той же позе и продолжая упираться широкими ладонями в свои колени, спал. Взрыв громкого храпа огласил комнату. "Черт побери! - с гневом про себя подумал Нырко. - Издевается, что ли? Я ему о самом сокровенном, а он храпит!" Нырко покашлял. Коваленко вздрогнул и раскрыл светлые глаза.

- Вот черт! Прости меня, майор. Сон сморил. Зияешь, что я первым делом сделаю, когда мы закончим войну и разобьем фашистов? Трое суток подряд спать без просыпу буду. Видишь, какая у меня простая мечта в отличие от твоей.

Он внимательно вгляделся в черные глаза летчика, и на секунду ему показалось, будто в этих глазах блеснули слезы. Хирург терпеть не мог, когда в его присутствии начинали плакать.

Встав со стула, он сделал два шага к двери, потом обернулся и выпрямился.

- Ну, знаете ли, - холодно сказал он, - в вашем возрасте - и слезы... Это стыдно, молодой человек.