Послесловие

Дроздов долго молчал, а потом зло на друга уставился:

— Как ты допустил? Как мог?! Что ей на фронте делать было?!!…

И понял — ерунду городит. Ткнулся лбом в плечо Николая, прося извинить и встал. Руки в карманы сунул, оглядывая людей. Красивые все вокруг, нарядные. Счастливые — радость! Еще одна победа!

А как те, кто о ней никогда не узнает?!!…

— Пойдем в ресторан, накатим, — не предложил — приказал и, попер в толпу. Санин поднялся и пошел за ним.

Первую молча выпили, не чокаясь. Вторую следом, почти без паузы, глуша воспоминания, а по третьей пошло, в руки стопки взяли и друг на друга уставились:

— Так мы быстро надеремся, — усмехнулся криво Дроздов. Паршивая ухмылка вышла, тоскливая.

— Мечта, — поморщился Николай. — Валюха зверь у меня, пить не дает.

— Женат? — прищурился. Санин тяжело посмотрел на него, помолчал и глухо выдал:

— Женат. Жену знаешь. А Валюха — сестра. Забыл совсем?

— Это пышка такая?

— Худышка, — залил в рот алкоголь.

— А мать как?

Санин папироску взял, размял и головой качнул.

Дрозд взгляд опустил, кивнул с пониманием и выпил. Пожевал соленых огурцов и спросил:

— Женат — с Леной сладились?

— Да, — принялся за соленые помидорчики. — Твои как?

Санька хмуро смотрел на него, словно и не слышал вопроса — ответ переваривал.

— Нормально, — отмахнулся.

— Где служил — то? Мы Белоруссию брали, я все тебя встретить ожидал. Но сколько не спрашивал у партизан, никто не знал.

— Мы зону держали партизанскую. Ранило, как раз наши войска пошли. Госпиталь. Потом первый Украинский.

— Стоп, вы же с нами Берлин брали.

— Было, — кивнул. — Я даже на рейхстаге расписался: Помню! Знак Лене… Ладно, давай еще, — разлил водку по рюмкам.

— Уволился когда?

— В июле. Ты не спрашиваешь, допрашиваешь, — хмыкнул и посерьезнел. — Сам-то как? Я тогда уверен был — убило тебя. Ленка не верила, представляешь? Думал, сдвинулась по контузии. В отряд пришли, она вовсе — Санина. Верила она, — посмотрел на друга с тоской. — Любила тебя.

Лучше б молчал.

Николай лицом закаменел, молча выпил водки и смотрит перед собой:

— Я тоже думал — погибла. А когда в сорок третьем ее к нам лейтенантом разведки кинули… посидел.

Затылок огладил — не рассказать всего, слов таких нет.

Так и сидел с мрачной физиономии перед собой глядя. Радостно должно быть — друзья встретились. А радость как искра вспыхнула и погасла, и опять тьма в душе, пустота.

— Сука война, фашисты гребанные, чтобы им… Об одном жалею — не разровняли мы Германию, а надо было. Чтобы веками ничего не росло и ни одного ублюдка не рождалось! — по столу грохнул Дрозд.

— Нормальные-то немцы причем? — глянул на него Коля. — Трусов и предателей и среди наших хватало, так и среди немцев немало нормальных. Встречались твари среди мирного населения. Да не жить им. Все равно удавят. Свои же.

— И правильно!

— Но остальные не причем. Антифашистов хватало и хватает.

— Может, — кивнул, а взгляд стеклянный. — Только я и другое знаю… Ты гетто видел? — уставился на друга. Тот смотрел, ждал, что скажет. — Не видел, — понял. — А мне довелось. Согнали тысячи евреев как скот в загон и каждому желтую звезду на спину и на грудь. Стрелять удобно, не промахнешься. Тысячи людей. А потом санитарный день и никого нет. Всех вывезли и расстреляли. Новых загнали. Опять расстреляли. Или «душегубки». Ходит машина по городу по дороге едет. Солдаты хватают, кто под руку попадет и туда. Как набьют полно — газ пустят. К опушке или к оврагу и трупы туда. За новой партией поехали. И просто так. Обыденно. Я все сначала думал, что это колониальная война, но как-то быстро само дошло — ни черта! Эти бессмысленные убийства аргумент только одному — фашисты воюют против самой жизни. Им по хрену было кто, за что. Без всякий метании — выстрел и все. А детей даже не стреляли — пули экономили. Об угол сарая или о стену головой. Всех выметали. Вырезали поголовно! Только за то что жить смеют, за то что есть!… Концлагерь один в Польше освобождали, так там на путях составы стояли. Мы думали, люди там, а оказалось… Волосы. Целые тюки волос. От пола до потолка. Один вагон, десятый… Волосы! С мертвых женщин срезаны. Каштановые, русые, черные, белые, пепельные — рябило в глазах.

Николай рюмку ему пододвинул, не в силах больше слушать — злость в душе бурлила.

— Выпей.

— Думаешь, поможет? — прищурил глаз, скривив губы. — Мне это никогда не забыть, сколько не выпей. Как и мыло из человеческого жира. Ты можешь это себе представить? Из человека — мыло делать? Вот ведь педантичность! Безотходное производство! — грохнул по столу кулаком. И затих, взгляды посетителей почувствовав. Одарил ответным, таким, что моментально о его существовании все вокруг забыли.

Николай закурил, решив тему сменить, а то в паре с Санькой разнесет сейчас ресторан к чертям, а он тут причем? Столы эти, стулья, люди, что празднуют победу?

— Васю Голушко помнишь?

— Васю?

— Да, выходил с нами в сорок первом, хозяйственный такой, как хомяк "все пригодится".

— Ну?

— Без ноги. Но жив.

— Дааа…Антона помнишь? Зек. Погиб. В отряде с нами был.

— Знаю, Лена рассказывала.

Смолкли и закурили.