Послевоенное детство на Смоленщине

Любимым занятием моим было, чем попало метать, бросать, стараясь во что-то попасть. Летом это были засохшие комья земли, камни, палки в виде городошных бит, длинные палки-копья. Зимой же, естественно, снежки и кусочки льда. В этом занятии я так поднаторел, что когда на уроке физкультуры учитель показал, как надо бросать гранату, то я «по своему» забросил гранату далеко и точно, на что учитель, чтобы не уронить свой авторитет сказал: ты бросаешь далеко и метко, но неправильно!

На чердак, на котором я обосновался на летний период, из нашей семьи никто не претендовал и я на нём чувствовал себя вольно и в полной безопасности. Чтобы на него попасть нормальным людям, нужно было тащить приставную лестницу из сарая, долго пристраивать её в узких сенях. У меня же нужды в этих приспособлениях не было: я мог забраться на чердак в любом месте по стене, по углу, причём быстро и бесшумно. Если индейские клички «Соколиный глаз» или «Бесшумная мышь» для меня были бы очень претенциозны, но и тень отца Гамлета издавала бы больше шума, чем моё передвижение, когда я не хотел быть услышанным. Итак, обложившись книгами, я порвал все связи с окружающим меня миром и даже не отзывался на голос матери, приглашавший к обеду.

Однажды, я так зачитался, что только полная темнота, к моей досаде, прервала это моё путешествие в мир фантазий и грёз. Летняя вечерняя темнота бывает особенно плотной, непроглядной. Этот вынужденный перерыв я решил использовать для ужина, чтобы съесть свою корочку хлеба и чего-нибудь «уж очень кисленького», то есть, местных фруктов, от которых, кроме дизентерии, особенно ждать было нечего. В темноте, я подобрался к своему продовольственному складу и немного испугался: из ниши на меня смотрели два жёлто-зелёных глаза! Я протянул руку, чтобы потрогать это «явление» и тут же выхватил её, всю оцарапанную и покусанную! Этот представитель «кошачьих» ещё долго и злобно ворчал, пока я отползал от захваченного им моего склада. Не избалованные «скорой помощью» при всяких там порезах, проколах и прочих ранениях, мы умели оказать себе первую помощь сами, а для этого бывало достаточно лекарства, бывшего у каждого, а именно, мочи. Ей я и воспользовался: драло, щипало, но делать нечего – надо терпеть…. Получив неотложную помощь, я предался размышлениям.

За время войны, нарушилось равновесие фауны, особенно дикой. В лесу развелось такое множество волков, что стало опасно пасти домашний скот на лесных полянах, а у пастуха, вместо кнута, висел за спиной карабин, из которого тот, время от времени, постреливал в воздух, для острастки. Оставшись без привычного домашнего очага, одичали кошки и, когда всё стало налаживаться, эти дикие, уже изрядно расплодившиеся, стали бедствием: ловкие и беспощадные, маскируясь под домашних, они пожирали цыплят, а то могли загрызть и взрослую курицу. Не было пощады от них и птицам. Им ничего не стоило достать содержимое «скворечника». Домашние коты пытались защищать свои владения и очень часто возвращались домой без уха, без глаза, а то и с перекусанной лапой. Тогда на этот дико кошачий террор, стали отвечать все. Началась упорная борьба.

Один из этих диких котов посягнул теперь на мою независимость. О каком-то общежитии с диким котом, не могло быть и речи: для него я был только помехой в его территориальных претензиях. Выбора не было: бой! Я вспомнил «Мцыри», бой с барсом, но там было светло, да и сук подвернулся под руку, какое-никакое, а всё же оружие. Здесь – полная темнота и ничего под рукой! А захватчик продолжал угрожающе рычать. Ощупав вокруг себя, я обнаружил только книгу, да ватную куртку, на которой я спал и укрывался, когда холодало. Я взял эту куртку и, держа её перед собой, медленно пополз к своему врагу. У того было ещё одно преимущество: он отлично видел в темноте. Когда я совсем приблизился, противник не выдержал и бросился вперёд, но запутался в куртке, которой я тут же его обхватил. Его когти и зубы оказались бессильны против толстого слоя ваты, а я всё сильнее сжимал его в своих объятиях! Наконец, он затих, притаился, но стоило мне немного ослабить свои объятия, как он сразу же начинал яростно шевелиться, ворчать и фыркать. Я медленно, не ослабляя рук, уложил его и наступил на него коленом. Освободившейся рукой я пошарил вокруг, и она нащупала конёк и продетую в него тонкую верёвочку, которой конёк прикреплялся к зимней обуви. Дальше я действовал почти машинально: вытащил верёвочку из конька, помогая зубами, сделал петлю, ощупью, остерегаясь укусов, одел её на шею врага, перекинул верёвочку через балку, стал её медленно натягивать. Я совсем не был уверен в прочности этой, давно служившей верёвочки, и при её обрыве, этот зверь порвал бы меня не хуже того барса! Но верёвка выдержала…