— По-моему, сегодня они достаточно чистые, — с вызовом сказала Розальба.
— Ах так? Правда? Ты думаешь, что разбираешься в этом лучше меня, Кардано? Тогда помоги мне. Иди сюда, я сказала!
Растерянная Розальба встала и подошла ближе.
— К примеру, вот эти прекрасные белокурые косы кажутся тебе достаточно чистыми? — спросила учительница, приподнимая линейкой косу Аделаиде. — По-твоему, они хорошо пахнут? Ну же, понюхай! Понюхай вблизи!
Аделаиде задрожала. Розальба понюхала и сказала:
— Пахнут изысканно.
— Правда? Тогда слушай, раз тебе не противно их трогать, подержи-ка их вот так секунду.
Розальба послушалась, недоумевая. Учительница в мгновение ока положила линейку, достала из кармана ножницы и решительно — чик-чик! — срезала под корень обе косички.
— Спасибо, Кардано. Если хочешь, возьми их себе на память. Уверена, твоя подруга Гудзон не против. Можешь заняться разведением вшей.
Потом она посмотрела на Аделаиде, которая застыла у парты, широко открыв налитые слезами глаза.
— А ты, Запах Фиалок, чего хнычешь? Мне в классе плаксы не нужны. Выйди и умойся. Или лучше иди-ка домой, пусть мама полюбуется твоей новой прической.
На следующий день Аделаиде появилась в школе остриженная почти наголо, как мальчишка или чесоточная, и с синяком под правым глазом.
— Что случилось? — поинтересовалась Розальба на перемене.
— Ее мама побила, — объяснила Иоланда. И добавила со злостью:
— Ты могла бы и помолчать вчера с учительницей! Кто тебя просил совать нос не в свое дело?
— Что? — воскликнула Приска возмущенно. — Вместо того, чтобы жаловаться на несправедливость учительницы, она разозлилась на Розальбу, которая ничего не сделала? Это нечестно.
— Давай расскажем твоему папе, — предложила Розальба, — он привык защищать людей.
Но адвокат Пунтони даже слушать их не захотел.
— Приска, я тебя предупреждал с того дня, как ты начала ходить в детский сад. Никаких жалоб, никаких обвинений, никаких сплетен. Ты должна научиться справляться сама. Школа этому тоже учит.
«Я так и знала, — подумала Приска, — от взрослых ничего хорошего не жди».
Она так злилась, что схватила один из своих ежедневников и стала писать.
Глава шестая,
в которой открываются опасности чрезмерной чистоплотности