Послушание Сталина. Кто Вы, товарищ Сталин.

   «Прелестна заря утренняя, когда ланиты её сияют на чистом небе; благоухающ ветр кроткого вечера, когда веет он с лона розы и лилии; блистательны прелести ваши, девы славенские, когда кротость души и спокойствие сердца изображают светлые взоры ваши!»

   Он посмотрел на Алёнушку и сказал:

– Знаю, знаю… Это «Славенские вечера», посвящённые древности. Это новелла, кажется, «Вечер седьмой: Ирена»?

   И он, внезапно вспомнив обилие иноземных девиц при дворе, пробежал глазами по странице, выбрал то, что брало за душу, пристально глянул на смоленскую красавицу и почти не глядя в текст, прочитал, видно, выстраданное в мыслях о будущем, о прекрасном, обо всё, что ожидает каждого великого князя в этой жизни:

   «Не подражайте дщерям земель иноплеменных, которые славу свою полагают в искусстве прельщать, не чувствуя влечения сердечного. Тщеславятся они числом побед своих, коварством приобретаемых. Прелестью жизни называют они свободу буйную не покоряться святым законам стыдливости, лучшему украшению пола прелестного. Не подражайте им, дщери российские. Внемлите древней песне моей. Вы познаете, что победы таковы непродолжительны. Время откроет коварство, разврат, сокрытые под личиною кроткой любезности. Тогда исчезнет торжество мнимое, и преступная прелестница будет жертвою несчастною своих замыслов!».

   Елена Алексеевна посмотрела на него с удивлением, и цесаревич, перехватив взгляд сказал с улыбкой:

– Удивлены? Бравый военный и вдруг понимает и способен прочувствовать такие строки?

– Нет, нет, что вы?! – попыталась возразить девушка.

– Не надо. Я же вижу и не обижаюсь. Просто мой воспитатель, мой главный, я бы сказал, учитель знаете кто? – и не дожидаясь ответа, назвал: – Василий Андреевич Жуковский. Слышали о таком?

– Ещё бы…

   И прочитала…

   Ах! Не с нами обитает

   Гений чистой красоты;

   Лишь порой он навещает

   Нас с небесной высоты…

   Цесаревич улыбнулся и сказал:

– Нет, нет. Тут не согласен. С нами обитает гений чистой красоты. С нами. Василий Андреевич мне говорил, что из этих его строк Пушкин взял в своё знаменитое стихотворение вот именно это. Помните: «Как мимолётное виденье, как гений чистой красоты…» Вы, именно вы, милая Алёнушка, гений чистой красоты.

– Ну что вы, что вы?

– Не спорьте, не спорьте…

   Цесаревич взял её руку, поднёс к губам и коснулся того места, где заканчивалась лёгкая перчатка.

– Настоящий мужчина, – продолжил он. – Обязан быть решительным, смелым, обязан быть властным, обязан уметь вести за собой в бой… Но он обязан чувствовать «гений чистой красоты», понимать прекрасное, владеть не только резким языком командным, но и языком изящной словесности.

   Он снова коснулся её руки, полу-обнял за талию.

– Ой, нас, кажется, ищут, к нам идут.

   Шёл граф Адлерберг. Больше никто не решался нарушить уединение цесаревича и прекрасной дочки хозяина имения. Но это уединение становилось уже, мягко говоря, слишком затянувшимся.

– Да, да граф! – кивнул цесаревич, упреждая какие-то слова, которые тот должен был произнести. – Мы идём. Что там?

– Вечерний чай…

– Ах, вечерний чай… Да, да… Мы сейчас. Ещё пару минут.

   Цесаревич был в этом месте и в эти часы главным, самым главным. Он мог решать и делать, казалось, всё, что его душе угодно. Но это только казалось. И он в значительной степени являлся пленником этикета – тех ограничений, которые придумали себе люди, чтобы сделать свою жизнь сложнее, скучнее и неинтереснее. Ограничения в «многомятежных человеческих хотениях» – любимая фраза Иоанна Грозного – необходимы, но важно, чтобы они исходили не от нарочитого «держать и не пущать», а из сердца, из души, порождённые не только знаниями порядков и правил, а воспитанием – правильным, назовём его патриархальным, – воспитанием, которое всегда выше образования, превращающегося в образованщину, если нет воспитания.

   Цесаревич Александр Николаевич с самого раннего детства демонстрировал свои образованность – не случайно, ведь у него были лучшие учителя – и воспитанность – ведь у него был необыкновенный, талантливый, чуткий, но в то же время, если нужно, требовательный и жёсткий воспитатель – Василий Андреевич Жуковский.

   Ну а уж педагогом Жуковский являлся отменным. В молодости он проявил себя учителем нескольких поклонений своих племянниц по многим предметам, а в особенности по изящной словесности. Но и он однажды не выдержал искушения и горячо, до беспамятства влюбился в одну из своих учениц, с которой состоял в слишком близком родстве, чтобы надеяться на что-то серьёзное в их отношениях.

   Отменное воспитание цесаревича тоже не смогло оградить его от влюблённостей во фрейлин. И вот теперь он снова оказался в плену своих чувств, быть может, самых сильных и искренних в его жизни.

   Они вышли из беседки и направились к дому, перед фасадом которого уже собрались и хозяева, и гости.

– Алёнушка… Я не могу с вами расстаться. Одна мысль об этом убивает меня.

– Но что же делать? Мне тоже жаль, что вы уезжаете? Может, погостите у нас? – с надеждой прибавила она.