Посмертие

— Нет, он выглядел как немец, — сказал он. — Наш папа… — Ильяс осекся, покачал головой и надолго замолчал. — Наш папа болел, — наконец закончил он.

* * *

— Не хочу плохо говорить о покойниках, да еще сразу после смерти, — сказал Халифа Ильясу, — но старик был настоящий пират. Молодого таджири[21] я знаю давно. Когда я начал работать на бвану Амура, ему было, кажется, лет девять, совсем мальчишка. А теперь взрослый парень, но всего боится, да и как иначе, если отец его вечно скрытничал, ничего ему не говорил? И вот тебе пожалуйста — явились кредиторы и ограбили его. После смерти отца поднялась неразбериха, и парень лишился большей части наследства. Он ничего не знал об отцовских делах, и эти пираты его ограбили. Ему лишь бы работать с деревом. Он даже уговорил отца купить ему склад пиломатериалов и мебельную мастерскую. Постоянно торчит на складе: там ведь деревом пахнет, он это любит. А все остальное летит в тартарары.

Про дом я тебе уже рассказывал. Мы-то надеялись, что он не такой подлец, как его папенька, и прислушается к просьбе Би Аши, а он оказался такой же жадюга. У него нет никакого права на этот дом. И по совести он должен бы вернуть его законной владелице, а он отказался наотрез, хотя сам удивился, узнав, что дом уже не принадлежит Би Аше. Пожалуй, он мог бы нас выгнать, но, по-моему, боится мою жену. Она его двоюродная сестра, родной человек, а он отказывается вернуть дом, который по праву принадлежит ее семье. Такой вот жадный негодяй.

Двое мужчин любили встречаться днем или вечером в кафе. Присоединялись к общей беседе, ради чего и собирались: Халифа знал многих, представил Ильяса другим, просил рассказывать о жизни, чаще всего о том, как учился в немецкой школе в горах, о плантаторе-немце, его благодетеле. Другим тоже было что рассказать, в некоторые истории даже не верилось, но так уж повелось в кафе: чем неправдоподобнее, тем лучше. Халифа слыл знатоком историй и сплетен, порой его просили рассудить, какой из вариантов ближе к истине. Наговорившись, друзья гуляли по берегу моря или возвращались на крыльцо дома Халифы, куда по вечерам сходились на баразу его знакомцы. Тогда всех занимали слухи о грядущей войне с англичанами: люди говорили, что война будет большая, не чета былым стычкам с арабами, суахили, хехе, ваньямвези, меру и прочими. Правда, и те были страшные, эта же война будет большая! У англичан боевые корабли величиной с гору, лодки, что плавают под водой, и пушки, стреляющие по городам за многие мили. Поговаривали даже, что у них есть летающая машина, хотя ее никто не видел.

— У англичан нет ни единого шанса, — заявил Ильяс под одобрительный гомон собравшихся. — Немцы — народ умный и способный. Они знают, как навести порядок, умеют сражаться. Они всё продумывают… Кроме того, они намного добрее англичан.

Слушатели расхохотались.

— Уж не знаю насчет доброты, — возразил один из заседавших в кафе мудрецов по имени Мангунгу. — Как по мне, победить англичан немцам поможет их жестокость и зверства аскари из числа нубийцев и ваньямвези. Немцы — самый жестокий народ.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, — ответил Ильяс. — Я не видал от них ничего, кроме доброты.

— Послушай, Ильяс, то, что один-единственный немец был добр к тебе, не изменит того, что творилось здесь все эти годы, — вмешался некий Махмуду. — За те тридцать лет, что они владеют этой землей, немцы перебили столько народу, что вся наша страна усеяна черепами и костями, а земля пропитана кровью. И я не преувеличиваю.

— Нет, ты преувеличиваешь, — заупрямился Ильяс.

— Здешние просто не знают, что творилось на юге, — продолжал Махмуду. — Нет, у англичан нет ни малейшего шанса, по крайней мере если война будет на суше, и вовсе не потому, что немцы такие добрые.

— Согласен. Их аскари звери, сущие дикари. Одному Богу известно, как они дошли до такого, — вмешался некий Махфудх.

— Это всё их командиры. Они научились жестокости у своих командиров, — отрезал Мангунгу, дабы по своему обыкновению прекратить спор.

— Они сражались с такими же дикарями, — не сдавался Ильяс. — Вы не слышали и половины о том, какое зло эти люди причинили немцам. Они вынуждены были вести себя жестоко: только так можно приучить дикарей к покорности и порядку. Немцы — цивилизованная и благородная нация и за те годы, что они здесь, сделали немало добра.

Его слушатели не нашлись, что ответить на такую горячность.

— Друг мой, они съели тебя, — в конце концов произнес Мангунгу: последнее слово, как всегда, осталось за ним.

Несмотря на такие вот споры, решение Ильяса записаться добровольцем в шуцтруппе застигло Халифу врас-плох.

— С ума сошел? Ты-то здесь при чем? — спросил он товарища. — Два жестоких и коварных захватчика — один тут, у нас, другой на севере — решили разобраться друг с другом. Они воюют за право проглотить нас целиком. Ты-то здесь при чем? Ты хочешь записаться в армию наемников, которые славятся зверствами и жестокостью. Ты разве не слышал, что говорят люди? Тебя могут ранить… или чего похуже. Ты в своем уме, друг мой?