Посмертие

— Кто вам такое сказал? — спросил солдат по имени Альберт. Среди аскари была мода брать немецкие имена.

— Люди говорят, — спокойно пояснил Паскаль. — Родезийский офицер, который тут был, рассказывал пастору, что руга-руга не берут пленных и едят человечину. Уж не знаю, правда ли это.

— Они сброд и отребье, но не людоеды. Дикари в перьях и козьих шкурах, прикидываются свирепыми, — отсмеявшись, сказал Франц. — Мы используем их, потому что о них идет дурная слава, они сеют хаос и пугают людей. Знаете, почему их зовут руга-руга? Потому что они вечно накурятся банги и носятся туда-сюда. Руга-руга, понятно? А бояться следует нас, шуцтруппе. Мы злые бессердечные ублюдки, мы любим, чтобы все было по-нашему, мы устрашаем и калечим штатских-вашензи. Наши надменные офицеры умеют наводить ужас. Без нас не было бы Германской Восточной Африки. Бойтесь нас.

— Ндио мамбо яливьо, — тихо произнес обитатель миссии. Вот как обстоят дела. Он держался с вежливым безразличием, словно не поверил Францу или не проникся трепетом, как того хотелось бы аскари.

Паскаль принес им еду — кукурузу, рагу с соленой рыбой, сливы, инжир, — и они поели под навесом, где оставили снаряжение и расстелили циновки. Паскаль сидел с ними, пока они с большим удовольствием ели. Настоящий пир, говорили они. Потом Паскаль привел еще двух мужчин, которые тоже работали в миссии, Свидетеля и Джеремайю, предпочитавшего, чтобы его звали Джума. Они тоже были христиане, члены миссионерской общины. Ухаживали за скотиной, садом и огородом, жена Свидетеля прислуживала в доме. Сейчас она как раз кормит семью пастора и офицера чудесным немецким ужином, сказал Паскаль. Франц заговорил о боях, об ужасных событиях, в которых им довелось участвовать, другие аскари вступали с собственными зловещими рассказами. Они хотели напугать обитателей миссии, но те сидели и слушали, разинув рот. За этим они и пришли: послушать о жестокостях аскари. И чем страшнее были истории, тем глубже становилось молчание и трепет, с какими их принимали.

— Эта война подобралась совсем близко к нам, — сказал Паскаль. — А потом ушла. Мы выхаживали немецкого офицера и того родезийца, о котором я вам говорил. Бог позаботился и о них, и о нас, мы не потеряли ни одного чело-века.

С наступлением темноты резко похолодало. По каменной лестнице Хамза поднялся на верх стены, и в лицо ему дунул суровый ледяной ветер. Лужица на равнине призрачно мерцала под луной. Там они должны были заночевать, а на рассвете отправиться обратно. Офицер удовлетворил любопытство касательно миссии и миссионеров: все здесь явно было в безопасности в руках Божьих. Они покинули Килембу с подаренными колбасами, бутылью шнапса для других офицеров и запасом табака (показавшегося незнакомым Хамзе растением на террасе). Паскаль показал им сарай, где сушат табак, но взять аскари ничего не позволил. Табаком занимается лично пастор, а он умеет считать. Если сколько-то пропадет, обязательно узнает. Паскаль не хотел, чтобы пастор обвинил его в воровстве.

Они ушли рано и вернулись к своим, не встретив препятствий. Позже, когда немецкие офицеры поели, обер-лейтенант лежал на своей койке, Хамза сидел рядом на циновке. Был час урока. Визит в миссию и шнапс привели офицера в доброе расположение духа.

— Пастор — человек порядочный, разве что немного чопорный, — сказал офицер.

— Да, он порядочный человек, — согласился Хамза.

— О чем он только думал, когда вез жену и маленьких дочек в такую глушь, где кишат болезни? Она милая и добрая. И сад у них красивый, правда? Она занимается садом и школой. Там, наверху, прохладно, идеальный климат для фруктов. Но бедняжку напугали слухи о людоедах руга-руга. Я ей сказал, это британская пропаганда, успокоил ее. Это наши руга-руга, наши помощники, мы не стали бы иметь дело с людоедами.

— Хорошо, что вам удалось ее успокоить, — откликнулся Хамза. Время от времени ему приходилось подавать голос, иначе офицер раздраженно замечал, что у них беседа, а не проповедь. И если Хамзе нечего было ответить, он повторял последнее сказанное офицером.

— Хотя все может быть, да? Я про людоедство. Все может быть, когда люди дуреют; и мы дуреем, что уж говорить о дикарях руга-руга. Потому мы их и используем: своей отчаянной жестокостью они пугают наших врагов. Почему бы им и не есть мясо тех, кого они убивают? Можешь себе такое представить — есть человечину? Не потому что одурел на войне, не как ритуал у первобытных народов, которые едят своих мертвых врагов, чтобы получить их силу, не как традицию, не как часть постоянного рациона, а потому что захотелось — из любопытства или бравады. Можешь представить себе такое?

— Нет, не могу, — сказал Хамза, потому что офицер ждал ответа.

Обер-лейтенант насмешливо улыбнулся.

— Судя по тебе, ты бы на такое и не отважился, — заметил он.

* * *