Посмертие

— Иди сюда, — заорал фельдфебель, указывая на землю в двух шагах перед собой. Хамза вышел из строя и остановился, чуть не дойдя до того места, на которое указывал фельдфебель. — Он слышал, как вы предупредили нас, что возможны беспорядки, — сказал фельдфебель обер-лейтенанту. Немцы стояли порознь, сбоку от африканцев, бывший учитель музыки и лейтенант держали револьверы. — Ваш изменник предал нас. Это он надоумил их бежать. Наврал им, и они дезертировали, — в гневе проорал фельдфебель Вальтер. Шагнул вперед, размахнулся и ударил саблей Хамзу, тот отшатнулся от удара. Но сабля задела его бедро, разрубила мясо и кость. Он услышал чей-то вопль и в следующее мгновение со страшной силой ударился головой о землю. Над ним что-то кричали, кто-то рядом визжал как полоумный. Хамза хватал ртом воздух, отчаянно силился вдохнуть, но тщетно. А потом, должно быть, потерял сознание.

Он ненадолго пришел в себя, увидел рядом стоящего на коленях врача, почувствовал, что его держат чьи-то руки. Очнувшись в следующий раз, Хамза услышал злые голоса и громкие приказы. Опомнившись, обнаружил, что двое аскари тащат его на носилках. Лил дождь, по его лицу текла вода. Хамза не сразу это понял, лишь постепенно собрал воедино спутанные впечатления, прежде чем снова провалиться в беспамятство. Когда сознание ненадолго вернулось к нему, он обнаружил, что рядом с носилками идет обер-лейтенант, но потом Хамза опять лишился чувств. У него начались галлюцинации, быть может, вовсе и не несли его на носилках. Он увидел шагающего рядом обер-лейтенанта, спросил: «Sind Sie das?» — это вы? Его била крупная дрожь, во рту стоял привкус рвоты. Сильнее всего болел левый бок, но боль окутывала все тело. Он совсем обессилел, не мог пошевелиться. Да он и не хотел двигаться, даже глаза открывал с натугой. Потом его опустили на землю, ногу пронзила боль, вынудила его застонать, он сам не знал, что сейчас застонет. Он уже окончательно пришел в себя и увидел, что омбаша Хайдар аль-Хамад опустился на одно колено подле носилок.

— Тише, вача келеле[58], — сказал он. — Тише, тише, альхамдулиллах[59]. Не кричи так, аскари. — По лицу его текли струи дождя, он вытянул губы трубочкой, точно успокаивал малыша.

Давясь привкусом тошноты, Хамза лежал на земле, в боку колотилась боль, чуть поодаль стоял обер-лейтенант и смотрел на него, распростертого на полотнище носилок.

— Ja, ich bin es. Macht nichts, — сказал офицер. Да, это я. Не волнуйся.

А потом Хамза снова потерял сознание. Ночью они остановились. Он понял это, поскольку несколько раз приходил в себя. Было очень холодно. Он был мокрый насквозь, дрожал всем телом. Он слышал лай гиен, странный кашель, которого не узнал. Слышал вой зверя, у которого вырывают жизнь.

Чуть свет они тронулись в путь, дождь перестал, солнце пригрело Хамзу, и ему стало легче. Он уже понял, что мокрый не только из-за дождя, что он истекает кровью. Вокруг него вились мухи, облепляли тело, лицо, но отогнать их не было сил. Лицо ему прикрыли тряпицей от мух. Он трясся не переставая, то засыпал, то просыпался. Когда очнулся, стояла ночь, он не сразу понял, что лежит на кровати в комнате, которую тускло освещает масляная лампа на столике рядом. Хамза дрожал, невольно постанывал от приступов боли, из-за которых его ничего не интересовало. Позже в открытую дверь он заметил приближение рассвета, чуть погодя услышал, как кто-то вошел и приблизился к нему.

— А, очнулся, — сказал мужчина. Голос был знакомый, но от изнеможения Хамза не открыл глаза. — Ты в безопасности, брат. Ты в миссии Килемба. Я Паскаль, помнишь Паскаля? Ну конечно, помнишь. Сейчас приведу пастора.

— Мы постарались как могли зашить рану, — сказал пастор, склонив над Хамзой обожженное солнцем лицо. Паскаль переводил, хотя Хамза и так все понял, их голоса то появлялись, то стихали в ушах. — Кровотечение уже… немного сочится. Не знаем… повреждение внутри кости… заражение. Главное… сбить лихорадку… питание. Будем ждать и надеяться на лучшее. Я сообщу… офицеру… что вы в сознании.

Пришел офицер, принес стул, поставил возле кровати. Хамза не мог удержать глаза открытыми, то приходил в себя, то проваливался в беспамятство, но каждый раз, как открывал глаза, офицер сидел у кровати. Он вымылся, но одет был по-прежнему в лохмотья, рваный походный мундир. Он все так же насмешливо улыбался, Хамза вслушивался в его слова. Ему уже было проще следить за речью. Обер-лейтенант говорил медленно, убаюкивающе: