Посмертные записки Пикквикского клуба

Он распорядился, чтобы его перевезли подальше от места его горькой утраты и его бедствий, и поселился в тихом убежище на морском берегу, — не в надежде вернуть себе душевное спокойствие и счастье, потому что и то, и другое покинули его навсегда, но для восстановления своих упавших сил, для обдумывания своего дорогого плана. И здесь какой-то злой дух дал ему возможность совершить первую, самую страшную месть.

Было летнее время; постоянно погруженный в мрачные думы, он выходил по вечерам из своего уединенного жилища и направлялся по узкой тропинке между утесов к дикому и одинокому местечку, которое пришлось ему по душе; здесь он садился на какой-нибудь скалистый обломок и, закрыв лицо руками, просиживал так по нескольку часов, — иногда до глубокой ночи, до тех самых пор когда длинные тени утесов, нависших над его головой, клали непроницаемый черный покров на все окружающие предметы.

Однажды в тихий вечер он сидел так, в своем обычном положении, приподнимая иногда голову для того, чтобы проследить за полетом стрекозы, или устремляя глаза на великолепную багровую полосу, которая, начинаясь среди океана, шла, казалось, до самого его горизонта, до самого того места, где спускалось солнце. Вдруг глубокое безмолвие окрестности нарушилось громким воплем о помощи. Он прислушался, неуверенный в том, что слышал, но крик повторился с еще большей силой, чем прежде. Он вскочил тогда с места и поспешил по направлению голоса.

Дело разъяснилось тотчас же само собою; на берегу лежала разбросанная одежда; в недалеком расстоянии от него виднелась немного из воды человеческая голова, а какой-то старик кидался из стороны в сторону по берегу, ломая руки в отчаянии и взывая о помощи. Больной, силы которого восстановились уже достаточно, сбросил с себя верхнее платье и кинулся к морю, с намерением броситься в воду и спасти утопавшего.

— Поспешите, сэр, ради бога! Помогите ему, молю вас именем Господа! Это мой сын, сэр, — кричал вне себя старик. — Мой единственный сын, сэр, и он умирает на глазах своего отца!

При первых словах старика, незнакомец остановился в своем разбеге и, скрестив руки, стал перед ним неподвижно.

— Великий боже! — воскликнул старик, узнавая его. — Гейлинг!

Незнакомец молча улыбнулся.

— Гейлинг! — дико произнес старик. — Мой сын, Гейлинг, — это мой милый сын… Взгляните, взгляните!..

И, задыхаясь, несчастный отец указал на то место, где молодой человек боролся со смертью.

— Слушайте! — сказал старик. — Он кричит еще… значит, он жив… Гейлинг, спасите его, спасите!

Незнакомец снова улыбнулся и продолжал стоять неподвижно, как статуя.

— Я был виноват перед вами, — продолжал с воплем старик, падая перед ним на колени и ломая свои руки, — отомстите за себя; возьмите все мое, самую мою жизнь: бросьте меня в воду у своих ног и, если только человеческая природа может подавить в себе естественное сопротивление, я умру, не двинув ни рукой, ни ногой. Сделайте это, Гейлинг, сделайте, но спасите моего сына! Он так молод еще, Гейлинг, так молод для смерти!

— Слушайте, — произнес незнакомец, грозно схватывая старика за руку, — я хочу жизни за жизнь, и вот теперь здесь одна. Мой ребенок умирал на глазах своего отца несравненно более мучительной и продолжительной смертью, чем та, которой подвергается теперь, пока я говорю, этот молодой поноситель чести своей сестры. Вы смеялись, — смеялись в лицо своей дочери, на черты которой смерть тоже накладывала свою руку, — смеялись над нашими страданиями. Как вы теперь о них помышляете? Смотрите сюда, смотрите!

Говоря это, он указывал на море. Слабый крик пронесся над водой: последнее мощное усилие утопавшего взволновало на несколько мгновений рябившие волны, а затем то место, где он канул в свою преждевременную могилу, сравнялось и сгладилось с окружающей водой…

Спустя три года после этого какой-то джентльмен вышел из собственного экипажа у дверей одного лондонского стряпчего, известного в то время публике за не совсем чистого малого в своем ремесле, и попросил у него особого совещания по весьма важному делу. Посетитель был, очевидно, еще в первой поре молодости, но его лицо было бледно, тревожно и убито, так что и без острой наблюдательности дельца стряпчему легко было догадаться при первом же взгляде на гостя, что болезнь или иные страдания совершили больше перемен в его наружности, чем то могла произвести рука времени в двойной против прожитой им жизни период.

— Я хочу поручить вам одно судебное дело, — сказал незнакомец.

Стряпчий поклонился почтительно и кинул взгляд на большой пакет, который был в руках у джентльмена. Посетитель заметил этот взгляд и продолжал.

— Это не совсем обыкновенное дело, и мне пришлось много хлопотать и издержать денег, пока эти бумаги достались мне в руки.

Стряпчий взглянул еще тревожнее на пакет; посетитель, развязав шнурок, опутывавший бумаги, выложил на стол множество расписок, копий с условий и других документов.