Посмертные записки Пикквикского клуба

Мистер Пикквик уже начинал серьезно беспокоиться насчет необыкновенного отсутствия двух своих приятелей и припоминал теперь с замиранием сердца, что они все утро вели себя чрезвычайно странным и несколько загадочным манером. Тем сильнее была его радость, когда он увидел их опять, невредимых, здоровых и даже способных к поэтическому излиянию своих чувств. Очень естественно, что он позаботился расспросить прежде всего, где они пропадали целый вечер. Обнаруживая полную готовность отвечать на эти вопросы, мистер Снодграс собирался представить подробный исторический отчет обо всем, что происходило за крепостью Питта на закате солнца, как вдруг внимание его было привлечено неожиданным замечанием, что в комнате присутствовали не только мистер Топман и дорожный их товарищ вчерашнего дня, но еще какой-то другой незнакомец замечательной наружности. То был джентльмен, очевидно знакомый с горьким опытом жизни. Его померанцевое лицо и глубоко впалые глаза казались чрезвычайно выразительными от резкого контраста с черными густыми волосами, падавшими в поэтическом беспорядке на его лоб и щеки. Взор его искрился почти неестественно пронзительным и ярким блеском; высокие его скулы страшно выдались вперед по обеим сторонам лица, и челюсти его были до того длинны и отвислы, что с первого раза можно было подумать, что вся кожа сползла с его лица вследствие каких-нибудь конвульсий, если б в то же время полуоткрытый рот и неподвижная физиономия не доказывали убедительным образом, что такова была его обычная наружность. На шее красовалась у него зеленая шаль с огромными концами, подвернутыми под грудь и выставлявшимися наружу из-под изорванных петель его старого жилета. Верхним его одеянием был длинный черный сюртук, нижним — широкие штаны из толстого серого сукна и огромные сапоги с заостренными носками.

На этой-то особе сосредоточился взгляд мистера Винкеля при входе в комнату президента. Мистер Пикквик спешил рекомендовать:

— Почтенный друг нашего друга. Сегодня мы узнали, что общий друг наш состоит на службе в здешнем театре, хотя он, собственно, не желает приводить это в известность. Почтенный джентльмен принадлежит тоже к обществу актеров. Он собирался рассказать нам маленький анекдот из жизни людей этой профессии.

— Кучу анекдотов! — подхватил зеленофрачный незнакомец вчерашнего дня. Он подошел к мистеру Винкелю и продолжал вполголоса дружеским тоном. — Славный малый… тяжкая профессия… не то чтоб актер… все роды бедствий… горемычный Яша… так мы его прозвали.

Мистер Винкель и мистер Снодграс учтиво раскланялись с «Горемычным Яшей» и, потребовав себе пунша, в подражание членам остальной компании, уселись за общий стол.

— Теперь, стало быть, вы можете рассказать нам свою повесть, — сказал мистер Пикквик. — Мы с удовольствием готовы слушать.

«Горемычный Яша» вынул из кармана грязный сверток бумаги и, обращаясь к мистеру Снодграсу, поспешившему вооружиться записной книгой, — спросил охриплым и басистым голосом:

— Вы поэт?

— Я… Я… немножко: поэзия — мой любимый предмет, — отвечал мистер Снодграс, несколько озадаченный неожиданным вопросом.

— О! Поэзия — то же для жизни, что музыка и свечи для театра: она животворит и просвещает всякого человека, выступающего на сцену жизни. Отнимите у театра его искусственные украшения и лишите жизнь ее фантастических мечтаний: что тогда? Лучше смерть и безмолвная могила.

— Совершенная правда, сэр! — отвечал мистер Снодграс.

— Сидеть перед сценой, за оркестром, — продолжал горемычный джентльмен, — значит то же, что присутствовать на каком-нибудь блестящем параде и наивно удивляться шелковым тканям мишурной толпы; быть на самой сцене — значит принадлежать к действующим лицам, посвятившим свои способности и силы на забаву этой пестрой толпы. Неизвестность, голодная смерть, совершенное забвение — все может случиться с человеком. Такова судьба!

— Истинно так! — проговорил мистер Снодграс.

Так как впалые глаза горемычного джентльмена были исключительно обращены на его лицо, то он считал своей обязанностью сказать что-нибудь в подтверждение его слов.

— Пошевеливайся, что ли! — сказал с нетерпением испанский путешественник. — Раскудахтался, как черноглазая Сусанна… там в переулке… Ободрись и начинай!

— Перед началом не угодно ли еще стаканчик пунша? — спросил мистер Пикквик.

— Не мешает. Вино и поэзия — родные сестры, и я не думаю, чтоб кто-нибудь из людей с джентльменскими наклонностями сомневался в этой истине, утвержденной веками.

Горемычный джентльмен, проглотив залпом полстакана пунша, принялся читать и в то же время рассказывать следующий анекдот, отысканный нами в «Записках клуба» под заглавием:

Повесть кочующего актера.

• • •