Посмертные записки Пикквикского клуба

Две шляпки, волновавшиеся из-за оконных штор, принадлежали двум искренним приятельницам миссис Бардль: они пришли к своей кумушке накушаться чайку и полакомиться поросячьими ножками, которые, вместе с поджаренным сыром, составляли ужин миссис Бардль. Поросячьи ножки весело жарились и кипели в голландской печке на чугунной плите; еще веселее миссис Бардль и кумушки ее разговаривали за круглым столом, вникая в характер и нравственные качества всех своих знакомых и друзей, как вдруг юный Бардль, вбегая с разгоревшимися щеками, возвестил о прибытии мистера Уэллера.

— Слуга мистера Пикквика! — воскликнула миссис Бардль, побледнев, как полотно.

— Боже мой! — воскликнула миссис Клоппинс.

— Какой скандал! — воскликнула миссис Сандерс. — Я бы ни за что не поверила, если бы сама не была здесь.

Миссис Клоппинс представляла из своей особы крошечную леди с живыми, хлопотливыми манерами и служила совершеннейшим контрастом миссис Сандерс, женщины гигантского роста, плечистой, толстой и жирной.

Миссис Бардль, очевидно, пришла в величайший испуг, и все вообще погрузились в крайнее недоумение относительно весьма важного и чрезвычайно щекотливого пункта: должно ли им, при существующих обстоятельствах, принимать Пикквика или его слугу без предварительного совещания с господами Додсоном и Фоггом. В этом критическом положении сказалось прежде всего необходимым съездить по башке малютку Бардля, зачем он осмелился найти в дверях мистера Уэллера. На этом основании юный Бардль получил тумака в левый висок и залился мелодическим плачем.

— Замолчишь ли ты, чертенок? — сказала миссис Бардль, съездив своего сынка еще в правый висок.

— Как тебе не стыдно огорчать свою бедную мать, — сказала миссис Сандерс.

— И без тебя у нее слишком много неприятностей, Томми; угомонись, мой милый, — добавила миссис Клоппинс, испустив глубокий вздох.

— Бедная, бедная мать! — воскликнула миссис Сандерс.

При этих нравственных наставлениях юный Бардль завизжал, как поросенок.

— Что ж мне делать? — сказала миссис Бардль, обращаясь к миссис Клоппинс.

— Примите его, делать нечего, — отвечала миссис Клоппинс, — только без свидетелей не говорите с ним ни под каким видом.

— По-моему, двух свидетелей будет достаточно, — сказала миссис Сандерс, сгоравшая, как и другая кумушка, непреодолимым любопытством.

— Стало быть, можно впустить его, — сказала миссис Бардль.

— Разумеется, — отвечала с видимым удовольствием миссис Клоппинс… — Войдите, молодой человек, только потрудитесь наперед запереть дверь с улицы.

При одном взгляде мистер Уэллер смекнул весь ход дела, храбро выступил перед лицо любезных дам и обратился к миссис Бардль с такой речью:

— Очень жалею, сударыня, что личное мое присутствие расстраивает ваш комфорт, как говорил однажды ночной кавалер, обкрадывая старую леди; но дело в том, что я и мой господин только что приехали в столицу и надеемся скоро выехать опять. Поэтому, сударыня, просим полюбить нас и пожаловать ласковым словцом.

— Что ж, моя милая, молодой человек, я полагаю, не виноват в проступках своего господина, — сказала миссис Клоппинс, озадаченная ловкостью и любезными манерами мистера Уэллера.

— Ну, конечно, — отвечала миссис Сандерс, поглядывая умильными глазами на поросячьи ножки. Было ясно, что в голове почтенной дамы происходили вероятные вычисления относительно количества котлет и поджаренного сыра, которых, чего доброго, могло и не хватить на ужин, если примет в нем участие мистер Уэллер.

— Не угодно ли теперь выслушать, сударыня, зачем я пришел к вам? — сказал мистер Уэллер, не обращая внимания на вставочные замечания почтенных дам. — Во-первых, представить вам записку моего господина — вот она. Во-вторых, заплатить квартирные деньги — вот они. В-третьих, доложить вашей милости, что все наши вещи, обревизованные и приведенные в порядок, должны быть возвращены нам при первом востребовании. В-четвертых, известить вашу честь, что квартира наша может быть отдана в наем, когда вам угодно. И все. И больше ничего.

— Что бы ни вышло, и что еще ни выйдет между нами, — отвечала миссис Бардль, — я всегда говорила и буду говорить всегда, что мистер Пикквик, кроме того несчастного случая, вел себя во всех отношениях как честный джентльмен. Он расплачивался всегда, как банкир, — ей-богу!

Самуэль смекнул, что ему остается лишь оставаться спокойным, не растворяя уст, и уж дамы сделают свое дело. Поэтому он пребывал в глубоком молчании и смотрел попеременно то на стены, то на потолок.

— Бедняжка! — воскликнула миссис Клоппинс.

— Сирота горемычная! — подхватила миссис Сандерс.

Самуэль не сказал ничего. Он видел, что дело пойдет само собою.

— Такое клятвопреступничество, боже мой! — воскликнула миссис Клоппиннс. — Я не имею ни малейшего намерения оскорбить вас, молодой человек, но господин ваш — предурной старик, и я очень жалею, что не могу сказать ему этого в глаза.

Самуэль поклонился и продолжал хранить глубокое молчание.