Посмертные записки Пикквикского клуба

— Теперь не угодно ли вам выслушать меня, молодой человек, — начал мистер Моззель торжественным тоном, — вот эта почтенная леди (он указал на кухарку) удостоила меня некоторой благосклонности и вступила в компанию со мною. Поэтому, сэр, если вы огласили намерение завести на ее счет мелочную лавку и торговать пирогами, то вы этим самым наносите мне одно из тех ужасных и непростительных оскорблений, какие, сэр, не забываются порядочными людьми. Понимаете вы это?

Здесь мистер Моззель, имевший вообще высокое мнение о своем красноречии, в котором он подражал методе и манерам своего господина, приостановился и ждал ответа.

Но мистер Троттер не дал никакого ответа. На этом основании мистер Моззель продолжал с большей торжественностью:

— Очень вероятно, сэр, что вас не потребуют наверх по крайней мере около пятнадцати минут, потому что, сэр, господин ваш в эту самую минуту рубит окрошку наверху, или, выражаясь более понятным языком, сводит окончательные счеты с моими господами; следственно, сэр, у вас будет довольно времени для джентльменских объяснений, которых от вас требуют. Понимаете вы это, сэр?

Мистер Моззель опять остановился в ожидании ответа; но мистер Троттер по-прежнему хранил упорное молчание.

— Очень хорошо, сэр, — продолжал мистер Моззель, — мне очень неприятно иметь такие объяснения в присутствии почтенных леди; но критические обстоятельства, надеюсь, будут служить для меня достаточным извинением в этом деле. Слушайте же теперь обоими ушами. Вот за этой перегородкой довольно места для нас обоих: благоволите войти и учинить со мною окончательную расправу. Мистер Уэллер будет свидетелем. Следуйте за мною, сэр.

С этими словами мистер Моззель отступил к дверям шага на два и начал снимать свой сюртук.

Лишь только кухарка услышала заключительные слова страшного вызова и увидела, что мистер Моззель готов привести их в исполнение, она испустила громкий и пронзительный крик и в ту же минуту, бросившись на Троттера, вставшего со своего места, отвесила ему со всего размаха две полновесные пощечины с такой энергией, какая только может служить отличительным признаком взбешенной леди. Затем, засучив рукава, она запустила обе руки в черные волосы несчастного кавалера и мгновенно вырвала оттуда две огромных пряди, которых могло хватить на полдюжины траурных колец солидной величины. Окончив этот маневр со всею горячностью, какую только могла внушить ей пылкая любовь к особе мистера Моззеля, исступленная леди попятилась назад и, соблюдая необходимые условия благовоспитанной дамы, бросилась мгновенно на софу и лишилась чувств.

В эту минуту раздался звонок.

— Это за вами, Иов Троттер, — сказал Самуэль.

Но прежде чем Иов Троттер собрался с духом, чтобы произнести приличный ответ, прежде даже, чем успел он ощупать раны, нанесенные бесчувственной леди, Самуэль схватил его за одну руку, а мистер Моззель подцепил за другую. В этом интересном положении добродетельный лакей, подталкиваемый сзади, отсаживаемый спереди, был приведен наверх в гостиную судьи.

Наверху происходил спектакль, поучительный и редкий. Альфред Джингль, эсквайр, или, другими словами, капитан Фиц-Маршал, стоял подле двери со шляпой в руке и улыбкой на устах, не чувствуя, по-видимому, ни малейшего неудобства от непредвиденного столкновения обстоятельств. Перед ним, лицом к лицу, стоял мистер Пикквик, читавший, очевидно, красноречивую лекцию высокого нравственного свойства, потому что левая рука ученого мужа была закинута за фалду его фрака, между тем как правая величественно простиралась в воздухе, что делал мистер Пикквик всякий раз, когда оказывалась необходимость возбудить или утолить патетические чувства в сердце внимательного слушателя. Немного поодаль стоял мистер Топман с выражением страшного негодования на своем благородном челе, и подле него, понурив головы, стояли младшие его друзья. На заднем плане этой сцены находились мистер Нупкинс и прелестная мисс Нупкинс с неизъяснимым выражением ненависти, досады и благородного презрения на своем розовом личике.

— И вот что мешает мне, — возгласил мистер Нупкинс, величественно выступая вперед, когда был, наконец, введен Иов, — что мешает мне задержать этих людей как мошенников и негодяев? Снисходительность, глупое мягкосердечие. Ну что мешает мне?

— Гордость, приятель, гордость, и ничего больше, — отвечал мистер Джингль, сохранивший совершеннейшее спокойствие духа. — Не годится… огласка… подцепили капитана — э? Ха, ха, ха! Славная находка… жених для дочки… протрубят по всему городу… будет глупо… очень!

— Изверг! — воскликнула миссис Нупкинс. — Мы презираем ваши низкие намеки.

— Я всегда ненавидела его, — прибавила Генриетта.

— Ну, конечно, — сказал Джингль, — высокий молодой человек… старый возлюбленный… Сидни Поркенгем… богат… хорош собой… а все не так богат и знатен, как капитан Фиц-Маршал — э? Ха, ха, ха!

— Мерзавец!!! — воскликнули в один голос мать, отец и дочь.

— Подцепите его опять, — продолжал с невозмутимым спокойствием мистер Джингль, — смилуется… простит… поменьше подымайте нос… не годится.